
Онлайн книга «Игры сердца»
– Зайдешь? – предложил Артемьев, когда лифт остановился на его этаже. Он вышел на площадку и приглашающе приподнял пакет с бутылкой. Иван придержал ногой дверь лифта. – В другой раз, Андрей Павлович, – отказался он. – Я еще к маме не заходил после экспедиции. – На Северном полюсе был? – А вы откуда знаете? – удивился Иван. Насколько ему было известно, Артемьев не смотрел телевизор и не читал газет, считая, что о сколько-нибудь значимых событиях узнает и без этого, а засорять голову пустыми сведениями ни к чему. – Видел. – В смысле? – В смысле, на улицах флагами махали, когда вы погружение закончили. Как будто «Спартак» чемпион. Даже удивительно – я думал, народ у нас на такие дела, как покорение Севера, уже не реагирует. Ну, привет маме передавай. Артемьев скрылся в темном холле перед своей квартирой, словно в яме забвения и одиночества. Иван поехал на последний этаж. От лифта к маминой квартире надо было подняться еще на один лестничный пролет. Собственно, это была не квартира, а мастерская, но мама и работала здесь, и жила, сделав лишь небольшой перерыв на рождение сына и кормление его грудью; то время она провела у сестры Тани в Ермолаевском переулке. Ивану мастерская на Краснопрудной не нравилась, и он остался жить там, где жил с самого своего рождения. Мама не возражала – понимала, что жизнь ребенка должна подчиняться разумному распорядку, как у Тани, а не скакать в непредсказуемом ритме, как у нее. К тому же у Тани была дочка Оля, на пять лет старше Ивана, и с ней ему было интереснее, чем с мамиными безумными художниками. Так он и жил с тетей и двоюродной сестрой в Ермолаевском, пока не начал работать в Институте океанологии и не получил квартиру в новостройке на Юго-Западе. Когда Иван был школьником, Таня требовала, чтобы в каждые каникулы он проводил несколько дней у мамы. Она считала это правильным, а добиваться того, что она считала правильным, Таня умела. И каждый раз, входя в мамину мастерскую, Иван испытывал дискомфорт. Не то чтобы он был любителем комфорта – в экспедициях, в которые он стал ездить, еще когда учился в университете, никакого комфорта не было, и он нисколько от этого не страдал. Но дискомфорт, который он чувствовал в мастерской, был особый – не внешний, а внутренний. И сейчас это ощущение не изменилось. Оно охватило его сразу, как только он перешагнул порог. Дверь в конце длинного темного коридора была приоткрыта. Оттуда, из комнаты, бил яркий свет и доносились голоса. Голоса были громкие, их возвышенный тон свидетельствовал о возвышенном же предмете спора. Иван поморщился. Мама выглянула из кухни, которая находилась в самом начале коридора, рядом с прихожей. – Ванька! – обрадовалась она. – Наконец-то! – Привет, ма. Чтобы ее поцеловать, Ивану пришлось наклониться: она была маленькая. Когда он пошел в первый класс, мама заявила было, что сын будет называть ее Нелей, потому что это звучит с правильной мимолетностью, но Таня немедленно пресекла это намерение. – Называть он тебя будет мамой, – обычным своим ровным тоном сказала она. – Тебе тридцать два года, старости бояться рано, да и Ванька еще не настолько взрослый сын, чтобы это подчеркивало твой возраст. А богемные игры оставь, пожалуйста, своим богемьенам. – Я тебя, Тань, ни капельки не боюсь! – засмеялась мама. – Но очень люблю. И разговоров про мимолетность Иван от нее больше не слышал. Но вообще-то подобные разговоры кипели в ее мастерской постоянно, вот и сейчас тоже. – Надолго они у тебя? – он кивнул в сторону комнаты. – А тебе не все ли равно? – улыбнулась мама. – Это же фон, Ванька. Фон моей жизни. А ты – не фон. – Она положила руку ему на макушку, взъерошила вихры. – Ну что ты так долго до меня добраться не мог? Думаешь, я по тебе не соскучилась? – Не думаю, – улыбнулся он. – Просто работы было много. После экспедиции целый воз отчетов требуют. Вот и все, никаких возвышенных причин. Я ж у тебя обыкновенный, ма, ты же знаешь. – Обыкновенные дома сидят, а не под лед лазают. – Я под лед не лазал. – А что же ты там делал, на твоем Северном полюсе? – Обеспечивал погружение подводных аппаратов. – Ты, наверное, голодный. – Да нет, нас на корабле отлично кормили. Иван улыбнулся: мама всегда мыслила разрывами, опущенными звеньями. У кого это он читал про такое мышление? У поэта какого-то, кажется. – На корабле – может быть, – согласилась она. – Но дома-то тебя покормить некому. Это была правда, но из-за этой правды Иван не переживал. Еду он любил простую, вроде жареной картошки, и готовить такую еду умел самостоятельно. Если хотелось чего-нибудь особенного, то шел в ресторан. Если хотелось чего-нибудь особенного, но домашнего, то забегал пообедать к Тане. Правда, Таня сейчас была в Париже – гостила у их третьей, самой младшей, сестры Марии. Но сказать, что из-за этого он голодает, Иван никак не мог. Он вообще ничего не мог об этом сказать, потому что об этом не думал. – Я испекла пирог, – сообщила мама. – И не говори, что в лесу кто-то сдох! – Когда это я такое говорил? – удивился Иван. – Я твои пироги всегда с удовольствием ем. Мамины пироги, в отличие от большинства других ее блюд, действительно были вполне съедобны, потому что для их приготовления бралось готовое тесто и готовая начинка. Да и вообще, с исчезновением советской власти и сопутствующего ей дефицита всего и вся вечная проблема маминой абсолютной кулинарной бездарности исчезла сама собой, как и многие другие специфические советские проблемы. – Подожди, он еще пять минут под салфеткой постоит, и можно будет есть, – сказала мама. – А ты пока со мной посиди, расскажи, кого ты там на Северном полюсе видел. Белых медведей? – На полюсе – никого. – Иван шагнул из коридора в маленькую кухоньку, потом сделал еще шаг и сел на табуретку в углу. – Ни медведи туда не добираются, ни птицы. Ледяная пустыня. В кухне было жарко, пахло горячей сдобой. «Что это с мамой? – удивленно подумал он. – Пирог под салфеткой… Постарела, что ли?» – Я постарела? – спросила она. Все-таки это было странно: с самого детства Иван почти не жил с мамой, а теперь они и даже виделись редко, но она всегда читала его мысли как открытую книгу. Он не знал, как это объяснить. – Нет, ма, – ответил он. – Ты никогда не постареешь. Даже если научишься печь киевский торт. Киевский торт был символом высшего кулинарного пилотажа. Когда Иван был маленьким, он очень любил этот торт, а мама его печь не умела и объясняла сыну, что выпекать воздушные коржи и оставаться при этом молодой способна только Таня. Теперь Тане было уже восемьдесят, и киевский торт она пекла по-прежнему, и в самом деле не выглядела старой. |