Онлайн книга «Щенки-медвежатники»
|
– Ну-ка, дай сюда. Андрей отдал записку. Надзиратель положил в карман и предупредил: – Еще одно нарушение – пойдешь в карцер, то есть в трюм. Дверь камеры закрылась. Крапива зашипел на Степаныча: – Ну что, лучше сделал? Бухгалтер мрачно молчал. Крапива повернулся к Андрею. – Ничего такого не написал? Андрей пожал плечами. – Не бери в голову, – успокоил его Крапива. – Каждый пацан должен побывать либо в армии, либо в тюрьме. – Не слушай никого, – посоветовал Андрею бухгалтер. – Живи своей головой и никому не верь. Если есть возможность ни в чем не признаваться, не признавайся. Открылась кормушка. Зэк-баландер выдал каждому по пайке хлеба и большому куску селедки. – Бухенвальдский паек, – проворчал бухгалтер. Хлеб был кислый и вязкий, как пластилин. Зато селедка жирная, вкусная. Андрей смолотил ее в шесть секунд. – Хочешь еще? – спросил Крапива. – Ешь мою. Сам он ел только хлеб. Бухгалтер смотрел прямо перед собой невидящими глазами. Он думал какую-то умную мысль, отщипывая от пайки кусочек за кусочком. Его тоже не интересовала селедка. Андрей не успел даже сообразить, что допустил оплошность. Дверь открылась, его вызвали на допрос. В камере для допросов сетка на решке была не такая густая. Капитан Досанов расхаживал из угла в угол. Он разрешил Андрею сесть и спросил: – Ну как? Андрей ничего не ответил. Перед ним, на столе, стоял полный графин воды. Пить хотелось зверски. Капитан протянул Андрею листок бумаги. – Вот собственноручное признание Сорокина. Читай. Андрей пробежал глазами текст. Генка описал, как они залезли в гороно и подстрелили ночного грабителя, но как-то странно, очень коротко, без подробностей. А о краже в магазине вообще не было ни слова. – Можно поговорить с ним? – спросил Андрей. Досанов поднял брови. – О чем? – Хочу спросить, какого черта он это наплел. – Сорокин освобожден под подписку о невыезде. Он уже дома, Корнев. Мы раскаявшихся не держим. Уверен, что Сорокину суд и наказание назначит, не связанное с лишением свободы. Получит небольшой срок, скорее всего, условный. – Капитан помолчал и добавил: – У Сорокина вина не меньше твоей. Сейф раскурочил, пистолет сделал. И тем не менее он уже на свободе. А вы с Левитиным строите из себя партизан. Глупо. – Почему бы вам не устроить очную ставку? – Я предлагал. Сорокин сказал, что ему будет стыдно. Андрей усмехнулся. – Разве может быть стыдно от чистосердечного раскаяния? Капитан неожиданно психанул: – Ты мне демагогию не разводи, Корнев! Спасибо скажи, что с тобой по-человечески разговаривают. Кто ты есть, чтобы так себя вести? Ты преступник. Вот и пиши о своих художествах. – Мне не в чем признаваться! – Что ты заладил? «Не в чем признаваться, не в чем признаваться»! – передразнил капитан. Он налил себе полстакана воды и медленно выпил. Андрей отвернулся. – Ты же неглупый парень, Корнев, – чуть спокойнее продолжал капитан. – Из хорошей семьи. Отец – инженер, мать – домохозяйка. С судьей дружат. А ты по какой дорожке катишься? Тебя остановить надо, пока не поздно. Вот я тебя и останавливаю. Что такое допрос? Это исповедь, покаяние. А ты как на меня смотришь? Будто я тебе зла желаю. Налить водички? Не дожидаясь ответа, Досанов налил полстакана. – Спасибо, не надо, – отказался Андрей. Он думал о своем. Капитан ничего не говорит о его, Андрея, отпечатках пальцев. Значит, в гороно их не нашли. И о других уликах не говорит. Значит, их тоже нет. Прошло еще не меньше двух часов. А может, Андрею только показалось. Сказывалась жажда. – Ладно, – устало сказал Досанов. – Иди в камеру, думай. А я здесь посижу. Но учти, ждать буду не больше часа. Досанов нажал на кнопку, вызывая надзирателя, и развернул газету. Крапива и Степаныч встретили Андрея вопросительными взглядами. Но оба молчали. Андрей бросился к бачку. Воды не было. – Кончилась вода, – сказал Крапива. – А новой не дают. Андрей лег на настил и закурил. Табачный дым обдирал сухое горло, вызывал кашель. Дверь распахнулась. На пороге стоял надзиратель. – Тебя предупреждали – лежать нельзя? А ну давай в трюм, то есть в карцер. Карцер был узкий пенал. В него можно было зайти только боком. Скорее, это был даже не пенал, а бетонная щель. Дверь с лязгом захлопнулась. Стало темно и душно. Андрей сел на корточки. Колени упирались в противоположную стену. Ноги быстро затекли. Начал задыхаться. Стошнило. Жажда стала совсем нестерпимой. – Ну как ты там, Корнев? – послышался за дверью бодрый голос надзирателя. – К исповеди готов? Капитан ждет. Андрей ничего не ответил. Прошел, наверно, час. Надзиратель открыл дверь: – Выходи! Андрей вышел боком, его качало. Досанов отложил газету, с сочувствием посмотрел на Андрея. – Ну что? Вспомнил? – Нечего мне вспоминать, – буркнул Андрей. – Зря упорствуешь. Не признаешься по-хорошему, тобой займутся другие. Посадят в специальную камеру – расскажешь о том, чего не совершал. – Можно попить? – спросил Андрей. – Пей, – неожиданно разрешил капитан. Андрей жадными глотками выпил два стакана. – Еще? – спросил Досанов. – Ну выпей еще стакан. Андрей выпил. Капитан смотрел вопросительно. – Нечего мне вспомнить, – повторил Андрей. – Ладно, – сказал капитан, сдерживая гнев. – Тогда пиши: «Я, такой-то, по существу предъявленных мне обвинений заявляю, что никакой вины на мне нет, жалоб и претензий не имею». И подпись. – У меня и так нет претензий, – сказал Андрей. – Вот и напиши. – Зачем? – Так положено. «Кажется, ему мой почерк нужен», – подумал Андрей и сказал: – Не буду я ничего писать. Андрея вывели. Досанов задумчиво повертел в руках протокол допроса Сорокина, потом сложил вчетверо и упрятал в карман милицейской рубашки. Капитан был хороший опер. Он давно присматривался к этим пацанам. Но он не вычислил бы их, если бы не Крюк. О том, что солдата порезал Крюк, Досанову сказали чеченцы. Они не считали зазорным сдавать русских. Но сообщили с уговором, что протокола не подпишут и выступать в суде свидетелями не будут. |