Книга Певчая, страница 13 – Эми Батлер Гринфилд

— Да, — сказал Пенебригг. — А потом пойдем вниз. Думаю, нашей гостье уже надоела эта комната.

Мы устроились у дымящих углей огня на кухне, и я уже ощущала себя сильнее.

— На чем мы остановились? — спросил Пенебригг.

— Мы говорили о шпионах Скаргрейва, — сказал Нат со скамейки напротив меня.

— Ах, точно, — ответил Пенебригг. — Его огромная сеть, которой он правит как глава шпионов, и вороны на его стороне, — он поправил очки и посмотрел на меня. — Боюсь, что информанты всюду, милая. Страх в воздухе, которым мы дышим. Нет места, чтобы говорить свободно. Даже самые невинные поступки теперь могут навлечь на человека воронов.

— На прошлой неделе наш сосед пожаловался на цену хлеба, — сказал Нат. — Его схватили через час.

— Словно жалобы на цены — жуткая измена! — сказал Пенебригг, качая головой. — Но никто не смеет перечить Скаргрейву, пока он командует тенегримами, даже король Генри.

— Но почему? — спросила я. — Он же король? Скаргрейв не натравит на него воронов.

— Сделает, если это ему будет выгодно, — сказал Нат.

— Думаю, нет, — сказал Пенебригг. — Королю и восемнадцати нет, и его почти всю жизнь направляет Скаргрейв. И он очень чувствителен к тенегримам, он живет рядом с подземельем Тауэра, где они гнездятся. Конечно, он тихий и делает все, что советует Скаргрейв.

— Их магия некоторых делает такими, — сказал Нат. — Ужасное зрелище.

— Да, — согласился Пенебригг. — Самого существования тенегримов хватает, чтобы запугать многих, особенно, тех, кто уже познал страх. Это видно по лицам, по манере говорить и стоять. Их легко запугать, легко направлять, даже если тенегримы им не вредят, они следуют, потому что Скаргрейв обещает им безопасность.

— Но некоторые против? — спросила я. — Как вы и Нат?

— Некоторые, — сказал Пенебригг. — Но мы тоже боимся тенегримов. Пока у Скаргрейва есть вороны, мы не можем бороться с ним.

Было больно слышать тихое отчаяние в его голосе.

— Вы не можете покинуть Англию?

— И оставить остальных страдать? — сказал Нат. — И у Скаргрейва стражи по всему побережью, в каждом порту, без его разрешения не выйти. И если нам и удалось бы сбежать, у него есть способы находить людей, где бы они ни были.

— Остается только бороться с ним здесь всем, чем мы можем, — Пенебригг сцепил ладони и посмотрел на меня. — Потому нам нужна твоя помощь.

— Моя помощь? Но я не понимаю, как или почему…

— У нас есть старое высказывание, — сказал Пенебригг. — Если песня Певчей вредит, только Певчей под силу это исправить.

— Не понимаю, — сказала я, хотя начинала вникать.

— Это значит, что тенегримов можно уничтожить так же, как они созданы: магией Певчей, — сказал Пенебригг.

Нат снова ударил по дереву.

— Если бы мы могли что-то сделать, уже сделали бы.

— Но мы не можем, — сказал Пенебригг. — И мы ждали тебя.

Мое сердце колотилось.

— Но я не знаю, с чего начать. Я ничего не знаю о чарах Певчих, кроме той песни, что принесла меня сюда.

— Ты можешь знать больше, чем понимаешь, — сказал Пенебригг. — Уверен, мы можем тебе помочь. Нат, принесешь нам ящик?

Нат отложил свой кусочек дерева и нож и вышел из комнаты. Несколько долгих минут спустя он вернулся с широким плоским ящиком. Он опустил его в тенях, я услышала звук металла о металл, словно ключ в замке. Когда он повернулся к нам, он держал два свитка.

— Это лишь копия, — сказал Пенебригг. — Но мы думаем, что это песня, что уничтожит тенегримов, если ее споет Певчая. Такие бумаги нам удалось найти. Но мы не смогли разобрать надписи на бумаге. А ты?

Я уставилась на точки и завитки, что были разбросаны по странице. Они были бессмысленными, но я покачала головой, и всплыло воспоминание:

Я споткнулась о половицу в комнате мамы, а когда потянулась к ней, она отцепилась.

Под ней я нашла листки со странными кляксами. Я знала буквы, знала, что это не они, я не узнавала слова. Я поднесла надписи к свету и была так поглощена, что не услышала шаги матери.

— Люси, милая, отдай это мне, — я не сдалась сразу, и она нежно забрала их из моих рук.

— Что это, мама?

— Тебе не о чем беспокоиться. Мы больше не будем о них говорить.

Пенебригг держал бумагу.

— Ты не знаешь, что означают эти знаки?

— Думаю, это могут быть метки Певчей, — сказала я. — Но я не знаю, что они означают.

Пенебригг и Нат растерянно переглянулись.

— Не важно, — сказал Пенебригг. — Может, мы как-то расшифруем код. Но сначала нужно понять: ты хочешь нам помочь?

За его очками глаза мерцали мольбой. И хотя Нат не выдавал эмоций, я ощутила, что он ждет напряженно мой ответ.

— Но почему я? — я искренне растерялась. — Почему не другая Певчая? Кто-то старше, знающий свою силу?

К моему удивлению, Пенебригг отвел взгляд.

— Милая, я думал, ты поняла…

— Что поняла? — спросила я.

— Других Певчих не осталось, — тихо сказал он.

Слова была подобны зимнему ветру, пробравшему меня до костей.

— Скаргрейв охотился на них, — говорил осторожно Пенебригг, словно пытался понять, насколько больно мне будет слушать. — Хотел, чтобы никто не угрожал его тенегримам и гримуару, что создал их. И вороны облегчили его задание. Перед тем, как убить Певчую Агнес, они украли из ее памяти имена и места проживания всех Певчих, кого она знала. И Скаргрейв направился за ними, застал врасплох и заткнул им рты, а потом отдал воронам. При этом собрали еще больше имен, больше Певчих убили, пока не пропали все.

— Но почему они не боролись? — отчаянно спросила я. — Если они были Певчими, обладали силой… — мои слова повисли в воздухе.

— Мы не знаем, — сообщил Пенебригг. — Не уверены. Но многие из тех, кого он поймал, лишь назывались Певчими. Они знали, насколько нам известно, пару слабых чар, понимали в общих чертах свою силу. Многие были очень старыми, жили в отдаленных местах. У них не было шанса против Скаргрейва и его тенегримов. Мы слышали, что, по крайней мере, одну юную Певчую спрятали до того, как убили всю ее семью, но мы думали, что это слухи, пока не встретили тебя.

— Мама… — прошептала я. Было больно говорить дальше.

— Как ее звали? — мягко спросил Пенебригг. — Есть списки, и те, кто их видел, стараются их помнить.

Я услышала свой ответ, будто говорил кто-то другой.

— Вивиан Марлоу.

Долгая пауза. А потом Пенебригг сказал:

— О, бедняжка, мне так жаль.