Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
– Не ваше дело. Я же готов заплатить. Вы брались за всякое говно. За латекс и кожу. А тут брезгуете? – Мне и правда нужны деньги, – сказал я, – иначе меня выгонят с дачи, знаете? Ну, вы наверняка знаете. А это значит, мне придется распрощаться с моей работой. Никто не придет заказывать прекрасные и страшные истории жалкому неудачнику, который живет в обшарпанной двушке со своим старым папой. Но мне не нравится то, что вы затеяли. В этом есть что-то неправильное… я не могу объяснить вам – что. Сам не знаю. – Пожалуйста, – сказал он, – пожалуйста. Я вас очень прошу. Тополь за окном шумно вздохнул. * * * Отсюда было недалеко, я прошел пешком по неровно состыкованным серым плитам. К плитам прилипли пятипалые желтые листья платанов. Я зашел в «Алые паруса» на углу и купил яиц, простоквашу и упаковку молодой картошки. – Как ваш папа? – Пышная кассирша узнала меня и улыбнулась, пробивая чек. – Что-то он давно не заходит. – Ничего, – сказал я, – ничего. Артрит. – А-а. – Улыбка погасла мгновенно, словно выключили лампочку, и она повернулась к другому покупателю – немолодой женщине с ярко накрашенными губами. Я ее больше не интересовал. Придерживая пакет, дно которого грозило в любой момент прорваться, я свободной рукой нащупал в кармане ключи, но дверь не открылась – что-то мешало изнутри. По-прежнему сжимая ключи в руке, я надавил на кнопку звонка, звонок был такой резкий, такой дребезжащий, что у меня заломило зубы. Никто не отозвался. Я убрал палец с кнопки и прислушался. Неразборчивый шум, голоса, настолько неестественные, что сразу понятно было, что разговаривают несуществующие телевизионные люди. Он что, не слышит звонка? А если он просто не смог выключить телевизор? И телевизионные люди ходят и разговаривают со вчера? Или с позавчера? По грязно-зеленой краске сбоку от двери тянулись глубокие царапины, словно кто-то провел огромной когтистой лапой. Это было раньше? Не было? Я поставил пакет с продуктами на пол и с размаху ударил по двери ногой. Дерматиновая обивка хорошо гасила удар. Может, зайти к Палычу и попросить его перелезть с его балкона на наш? Он бывший моряк, он может. Если Палыч еще трезв, конечно. Как раз в этот момент дверь отворилась, и я чуть не упал лицом вперед, в тусклую мглу коридора. – Ты что, совсем с ума сошел? – спросил папа. Он был в пузырящихся на коленях тренировочных и грязной майке, кажется той же самой, что и неделю назад. – Папа, я же тебя сколько раз просил, не запирайся на засов. – Он просил. – Отец развернулся и пошел в комнату, передвигая по линолеуму несгибаемые ноги и шаркая шлепанцами. От этого звука у меня ноют зубы и мурашки по всему телу. – А если грабители? – Кто на все это польстится? Ты посмотри, что у тебя делается! К старости они стали скуповаты: к чудесным сталинского ампира тумбочкам с инкрустациями и гнутыми ножками привинчены пластиковые ручки, линолеум в коридоре постелен прямо поверх паркета, на кухне – поверх истертой пластиковой плитки. Он помыл пол в кухне – от середины к стенам, так что грязь черной каймой обрамляла плинтусы. Может, дело не в скупости, в истощении жизненных сил. Зачем перестилать паркет, если догадываешься о своем сроке? Вот на такси они денег не жалели, вызывали по любому поводу – в поликлинику, на рынок… Как раз на полпути к рынку их ударила сбоку машина с дипломатическими номерами. Папа не пострадал. Он любил сидеть спереди. Чтобы разговаривать с шофером и чтобы был обзор. А мама села сзади. Болгарский консул тоже не пострадал, но это не так важно. Я выложил продукты на липкий кухонный стол, отодвинув бурый стакан в подстаканнике с тисненым изображением Кремля. – Это что, импортная? – Он подозрительно оглядел пакет с длинной бежевой картошкой. – Какая разница? – Есть разница. Импортная дороже. Я не миллионер. – Это я покупал ее, папа. Я. – Ну и что? Ты тоже не миллионер. Не умеешь ценить деньги. Ты никогда не умел ценить деньги. Я стиснул зубы, втянул в себя воздух и посчитал до десяти. – В нашей полкило грязи. А остальное – гнилье. Папа, это же мне ее чистить. – Ну и что? – сказал отец. – Руки не отвалятся. Эту тоже вымой как следует. Как следует, я сказал. Ошпарь ее кипятком, там могут быть микробы. Отец боится микробов. Он все ошпаривает кипятком. Даже нежнейшие фрукты-овощи. С помидоров слезает шкурка, огурцы становятся бледными и вялыми, как тряпочка, а груши делаются бурыми, с беловатыми разводами. Самое смешное, что в квартире ужасная грязь. У меня подошвы липли к полу. Что он пролил? Чай? Он пьет очень сладкий чай. – Картошка, – терпеливо сказал я, – проходит термическую обработку. Она варится. Или жарится. Большинство бактерий погибает при температуре восемьдесят градусов Цельсия. Ты в курсе? – Но навоз, – он воздел тощую руку в синих венах, – навоз остается! – Навоз остается всегда. Он, собственно, нас окружает. Я дочистил картошку, бросил ее в кастрюлю и залил водой. На поверхности тут же образовались тонкие контурные облачка крахмала. – Сваришь себе. Когда захочешь. Только не забудь потом выключить газ. Один раз он забыл. Наверное, мне и правда надо жить вместе с ним. Один он становится опасен. Но я не могу… Из комнаты по-прежнему доносились возбужденные голоса. Я так давно не смотрел телевизор, что забыл, до чего они фальшивые, эти озвучки сериалов. Те, кто их делает, даже не дают себе труда притворяться, и так сойдет. И правда, кто их смотрит днем? Старики. Пенсионеры. Может, домохозяйки, хотя лично я не видел ни одной домохозяйки. – Ты что, не слышишь? Я тебя спрашиваю. – Ты о чем? В комнате женщина отчетливо сказала: «Он разбил мне сердце!» – Какой сегодня день? – Семнадцатое. Календарь висел на стене. Прошлогодний. Надо бы купить ему новый календарь, но ведь год уже кончается… Наверное на этот год уже не продают. А может, наоборот, продают, но со скидкой. Тогда он будет рад. – Какой день недели, я тебя спрашиваю? Он легко раздражается. Это старческое. Хотя он и раньше легко раздражался. Тогда это выглядело гораздо страшнее. Вставал из-за стола, отталкивал тарелку так, что суп выплескивался на скатерть, уходил. Он мог взорваться по любому поводу, что добавляло остроты семейным обедам. – Вторник. – Почему ты не на работе? Сегодня будний день. – У меня гибкий график, – сказал я, чтобы не вдаваться в подробности. |