Книга Охотник, страница 47 – Эйке Шнайдер

Гуннар медленно опустил руку, потянувшуюся к рукояти ножа. Вдохнул. Выдохнул. Оскорбление, как выпивка, действует только, когда примешь. Его намеренно злят, их всех намеренно злят. Зачем? Что ему нужно?

Эрик глянул на чистильщика, словно на безнадежно больного.

— Чему обязан таким вниманием?

— Может, мне нужен лекарь.

— Это заметно. Но я не принимаю по кабакам. Впрочем, могу дать бесплатный совет. Холодные обливания. Сосуды суживаются, кровь притекает к мозгу, и он начинает работать куда лучше. Не благодарите.

Гуннар едва не поперхнулся пивом. Эрик, который за четверть часа мог перейти от ругани к вселенском отчаянию, а потом искреннему смеху; Эрик, никогда особо не дававший себе труда скрывать свои чувства — и Гуннар до сих пор был уверен, что тот просто не умеет, и считал это слабостью, недостойной мужчины — сейчас выглядел лишь слегка изумленным из-за неожиданного внимания чистильщика, здорово раздраженным, но не более того. Ни малейшего признака страха или волнения ни в жестах, ни в голосе, ни на лице. Разве что некая снисходительность — дескать, на блаженных не обижаются, Творец его знает, что там происходит с разумом человека, день за днем противостоящего тусветным тварям.

— Мне нужен лекарь, способный вернуть к жизни человека, разорванного надвое, — сказал чистильщик.

Эрик вскинул брови.

— Откуда вы взяли этакую чушь? Я сроду не…

— Хватайте добро и прочь отсюда, — процитировал чистильщик. — Тусветных тварей не остановить. У тебя такая короткая память? Прошло меньше месяца.

— Кто же не слышал о тусветных тварях? Но я сроду не возвращал к жизни разорванных надвое.

Чистильщик начал загибать пальцы.

— Первого сожрали, один костяк остался. Зигфрид, кажется.

— Фридмунд, — сказал Эрик.

— Да без разницы. Второму оторвало голову. Третьего разорвало пополам. Но покойник внезапно вполне себе живехонек.

— Чушь, — повторил Эрик. Кивнул на Гуннара. — Он похож на разорванного пополам? Всего-то там и было: разъеденные мышцы и несколько дыр в кишках. Омертвение, правда, какое-то хитрое оказалось, пока сообразил, что оно не останавливается, чуть раненого не потерял.

— Так если оно не останавливается, как ты его остановил?

— Маленькая постыдная тайна, — ухмыльнулся Эрик. Посерьезнел. — Иссек в пределах здоровых тканей, что еще оставалось. В отличие от многих, я не боюсь запачкать руки.

— Поэтому они лечат мигрени знатных дам, а ты копаешься в кишках наемников? И мясных вратах рожениц? По локоть в крови и дерьме?

Эрик расхохотался.

— Мужья знатных дам очень не любят раскошеливаться на лечение мигреней. Но заплатят любые деньги, когда речь идет о жизни наследника. Да и наемники — очень благодарные парни. Так что еще неизвестно, кто из нас лучше устроился.

Эрик подался вперед:

— Только я ни за что не поверю, будто чистильщики не знают, как останавливать омертвение, вызванное тварями.

— Чистильщики знают. Но мне крайне интересно, откуда это узнал ты.

— Я и не узнавал. Говорю же, просто отрезал. Повезло, что не ушло в грудь или голову, да и вообще ничего жизненно важного не задело. Пришлось повозиться, конечно, определяя границы здоровых тканей, зато сращивать по чистому краю — одно удовольствие.

Гуннар хмыкнул про себя, вспоминая, насколько измученным тогда казался целитель, да и не только он. Сейчас послушать — так пустяковое дело.

— А как вы дотащили раненого живым до Белокамня?

— С большим трудом.

— А подробней?

— Сначала на руках, подальше от тварей. Потом Ингрид изловила отбившихся коней. Когда появились твари, те словно обезумели, вырвали привязь и удрали. Раненого перевязали как могли, взгромоздили позади меня и привязали. Вот так. — Он словно обхватил кого-то невидимого. — И за пояс ко мне. Коней пришлось загнать, пали неподалеку от города.

— Так и было? — Чистильщик уставился на Гуннара. Тот пожал плечами.

— Не помню.

— Память девичья? Постарайся припомнить.

— Помню тварей, помню, как увернуться не успел, а потом стало не до чего, пока в лечебнице не сказали, что все обошлось.

— А свидетели говорят другое. — Чистильщик подался в сторону Эрика. — Что собралось черное облако, куда вы зашли с раненым на руках.

Ингрид рассмеялась. Эрик откинул с глаз прядь волос, ухмыльнулся.

— Свидетели говорили, что вон его разорвало пополам. Еще наверняка они говорят, что в земле образовалась дюжина дыр. Что твари заполонили всю округу, и конца края им не было — правда, непонятно тогда, каким чудом самим свидетелям удалось выжить. Свидетели драпали так, что пятки сверкали, им некогда было разглядывать облака, черные там или какие.

— Наш отряд тоже видел облако перехода. Почти растаявшее, правда.

— Облако перехода? Что это?

Чистильщик, стремительно перегнувшись через стол, схватил Эрика за запястье, потянул, обнажая шнур с дымчато-алой бусиной.

— Это ты тоже не знаешь, что?

— Знаю, — пожал плечами Эрик, высвобождая руку. — Брачный амулет язычников. Если я не могу взять свою женщину в жены перед лицом Творца, почему бы не сделать это по обычаям восточных племен?

— Что за обычай?

— Не твое дело. Не хочу, чтобы вечером у меня на пороге нарисовались ересеборцы.

— Ересеборцы в Белокамне? Не смеши.

— Повторяю, это не твое дело.

— Мое. И я настаиваю. Если не хочешь, чтобы мы с парнями уволокли тебя силой и допросили всерьез.

С парнями? Где остальные, на улице караулят?

— На каком основании?

— Безопасность ордена.

Эрик помолчал, размышляя. Гуннар бы сказал, что расклад сил не в пользу чистильщика. Двое на одного, даже если не принимать в расчет самого Гуннара. Так что в этом чистильщике такого, что отличный боец глотает оскорбления, хитрит и изворачивается, всеми силами избегая драки?

— Как мои любовные дела угрожают безопасности ордена?

— Это мне решать. Или спросим твою женщину? — Чистильщик в упор уставился на Ингрид.

— Ну и зачем было делать вид, будто не знаешь? — усмехнулась она.

— Ты не носишь перстень. Ума не хватило получить? И образец не носишь. Или он таскает его в память о другой женщине?

— Образец? — попытался вклиниться Эрик, но чистильщик даже не глянул на него.

Ингрид снова улыбнулась.

— Не люблю побрякушки. — Она развела руками, словно показывая: ни колец, ни браслетов. В раскрытом вороте тоже не было украшений, как и в волосах. — Кому надо, тот знает, чего я стою, а до остальных мне дела нет. И нет нужды таскать на себе напоминание о том, кто мне небезразличен.