Книга Оливковое дерево, страница 105 – Люсинда Райли

– Как поживает твоя мама? – вежливо спросил я.

– О, все так же.

Некоторое время она болтала обо всем, что произошло за девять лет, а я слушал. И смотрел. И чувствовал, как сердце начинает жутко колотиться, как когда-то с Хлоей.

– Я слышала о твоей маме. Мне так жаль, Алекс. Как она?

– О, знаешь, бывают хорошие дни, бывают плохие. Первый курс терапии не сработал, и метастазы вернулись в другом месте, но они, кажется, очень надеются, что уничтожат их на этот раз, – ответил я, изо всех сил стараясь казаться беззаботным.

– Господи, Алекс, – Виола закусила губу. – Ну и парочка мы с тобой, да?

«О, Виола, я надеюсь… очень на это надеюсь».

Я глубокомысленно кивнул, а потом она сказала, что нам лучше вернуться наверх в отделение интенсивной терапии проведать ее папу.

Мы сидели возле Саши, и я надеялся, что он не очнется, увидит меня и ляпнет что-то вроде: «О боже! Это мой давно пропавший сын пришел повидать меня и проститься». Из-за очевидного утомления и ранимого эмоционального состояния Виолы было очень важно, чтобы этого не случилось. В общем, после бесконечных полутора часов, когда он неподвижно лежал между нами, я наконец встал.

– Прости, Виола, но мне пора. Понимаешь, у меня в Оксфорде неделя последних экзаменов, и…

– Алекс, не надо объяснять. Я провожу тебя до двери.

– Хорошо.

Потом я наклонился над человеком, который формально был моим отцом, и поцеловал его в лоб, стараясь думать все мысли, какие пристало думать в такой исторический момент, потому что инстинктивно понимал, что это прощание.

В голову ничего не лезло, потому что там царила она.

Бросив на него последний взгляд, я вышел из отделения вслед за Виолой.

– Я просто выразить не могу, как я благодарна, что ты пришел, – снова сказала она, когда мы стояли на оживленной улице перед больницей. Она закурила самокрутку подрагивающими руками. – Это так похоже на тебя, Алекс. Я никогда не забывала, как добр ты был со мной в то трудное лето.

– Право, Виола, Лондон не так уж далеко от Оксфорда, – ответил я, чувствуя себя абсолютным ничтожеством из-за того, что она думала, будто я навестил Сашу просто потому, что я хороший человек.

– Я скажу ему, что ты приходил, если он очнется. Он тебя всегда очень любил. Помню, я рассказала ему, что ты поступил в Оксфорд… знаешь ведь, твой папа – мой крестный отец, он всегда посылает мне на Рождество чек и открытку и рассказывает все новости… и папа был так горд! Я буквально думала, что он расплачется. Ладно, тебе лучше идти, чтобы успеть на поезд.

– Да. Ты права.

– Я… ничего, если я попрошу у тебя номер мобильного? Так я смогу написать тебе и сообщить… – Голос замер, когда она рылась в поисках телефона, опустив голову, чтобы скрыть слезы, которые – я знал – стояли в ее прекрасных глазах.

– Конечно.

Мы обменялись телефонами, и я пообещал созвониться.

– Ох, Алекс, я…

И тогда я сделал единственное, что мог, – обнял ее. И прижал к себе. И надеялся – абсурдно, – что это может быть навеки.

– Пока, Алекс, – сказала она в конце концов.

И я ушел, зная, что пропал.

* * *

Я позвонил папе, как только вернулся в Оксфорд, и сказал ему, что видел в больнице Виолу и что Саша толком не приходил в сознание последние пару дней. А потом спросил, говорил ли Саша кому-то из своих детей, что я его сын.

– Сомневаюсь, Алекс, – ответил он. – Рупс и так ненавидит его, а Виола, как ты знаешь, обожает. Не думаю, что Саша хотел бы еще больше испортить отношения с любым из них, особенно с Виолой. Последние годы она была практически всем, что у него осталось.

– Как насчет Джулз? По-твоему, она могла им намекнуть? – спросил я, впервые в жизни надеясь, что она открыла пасть и все рассказала. Потому что это означало бы, что мне не придется.

– Надо будет спросить об этом маму. Это она разговаривала с Джулз после того, как случился весь этот дурдом на Кипре. Опять-таки, я сомневаюсь. У Джулз, может быть, тяжелый характер, но, учитывая, что они только что потеряли дом, деньги и отца, не думаю, что она захотела бы примешивать туда еще и незаконного сводного брата. Господи, Алекс, прости, – сразу же извинился он, осознав, как грубо это прозвучало.

– Ничего страшного, пап. – Я знал, что он всегда называет вещи своими именами.

– Ладно, я спрошу маму. И успехов на экзаменах.

Он спросил мать, которая, соответственно, перезвонила мне и сказала, что Джулз говорила ей, что не станет рассказывать Рупсу и Виоле.

– Если я правильно помню, она сказала: «Сообщать им дурные вести – это его работа, не моя, но я уверена, что он промолчит, потому что трус». Или что-то в этом роде, – добавила она.

– Думаешь, мне следует сказать Виоле, мама?

– Не сейчас, конечно. Судя по всему, у нее и так достаточно проблем. Спешить ведь некуда?

– Точно. Спасибо, мам. До скорого.

В тот вечер я решил, что поеду в Лондон, как только закончатся экзамены, и скажу Виоле правду. В конце концов, все это едва ли моя вина.

Но подлая судьба распорядилась так, что в пять утра в день последнего экзамена я почувствовал вибрацию телефона. Это был пропущенный звонок от Виолы, и голосовая почта принесла новости, которые я ожидал. Я сразу же перезвонил ей и услышал рыдания. Я спросил, кто с ней, и она ответила, что никого.

– Рупс говорит, что слишком занят. И мне надо делать все эти ужасные вещи: получить свидетельство о смерти, найти похоронное бюро и… – раздался странный звук, и я знал, что она вытирает нос рукой, – прочее.

– Послушай, последний экзамен заканчивается в полдень. Потом я приеду в Лондон и помогу тебе.

– Нет, Алекс! Сегодня вечером ты должен праздновать! Пожалуйста, не беспокойся…

– Я напишу тебе, когда буду в поезде, и мы встретимся возле больницы. Просто держись до тех пор, милая. Хорошо?

В общем, вместо того чтобы добрых двенадцать часов шататься по барам и клубам Оксфорда с прочими третьекурсниками, я оказался в Лондоне, занимаясь оформлением мрачных документов о смерти моего отца вместе с его безутешной дочерью.

Которая на самом деле не была его дочерью. И которая не знала, что я на самом деле был его сыном…

И она была так чертовски благодарна и пугающе прекрасна в своем горе. В тот день она смотрела на меня, будто я ее спаситель, ее краеугольный камень и снова и снова благодарила меня, пока меня не затошнило от всего этого обмана.

Хотя, по сути, какой обман, ведь независимо от того, приходился ли Саша мне отцом или нет, я бы был рядом с ней. Все, чего я хотел, это защитить ее – инстинкт, который я ярко помнил еще со времен Пандоры. И, учитывая ее состояние, ни за что на свете я не мог прислушаться к инстинкту и сказать ей правду. Потому что думал, что это ее сломит.