Книга Зимопись. Книга вторая. Как я был волком, страница 82 – Петр Ингвин

– Доставай свой шашлык.

Юлиан понял не слово, а смысл, и с готовностью выдернул из углей чуть тлеющую палку с насаженными потрохами. Его зубы уже норовили вонзиться…

– Стой! – оттолкнул я руку, выбивая еду практически из его зубов. – Горячо!

– Это как?

Ну, дите малое.

– Ладно, попробуй, но о-очень осторожно.

– Ааа! Как в огне!

– Это и называется горячо, – сообщил я удовлетворенно, вновь переводя взгляд на тушу: – Думаю, еще минут пять…

Послышался стук зубов – вернулась Тома:

– А это называется холодно.

Теплу пламени она сначала подставила спину, а по высыханию и даже некоторому покраснению повернулась к огню лицом.

– Вкусно! – вполголоса завопил Юлиан. – Нереально вкусно!

Его челюсть вовсю перемалывала чуть остывший кусок.

– Дай-ка.

Я откусил с его «шампура». Фу. Сказал бы когда-то. Снаружи горелое, внутри почти сырое. Но после пещерных деликатесов…

– Приятного аппетита, – сказал я. – Тома, помоги.

Вдвоем мы сняли шкворчавшую тушу с огня. Игнорируя внешний палено-едкий смрад, мы вдыхали вкусный дым изнутри. Сводящий с ума запах заполнил не только легкие, но и весь пищевод.

– Значит, не будешь? – подначил я.

– Сам дурак.

– Как будем рвать?

– Зубами, – кровожадно сообщила Тома.

Как только подостыло, я надгрыз и вырвал две сгоревшие снаружи ноги. Одну я протянул Томе, еще одну выломал себе Юлиан. Долго не слышалось ничего, кроме блаженного чавканья.

Мясо. Жареное. В стране людоедов и вегетарианцев. Нектар и амброзия.

Юлиан разделил подгоревшую тушу на куски. Где-то не прожарилось, где-то выгорело полностью, но некоторые части – м-м-м… Ради этого стоит жить на свете. Что такое банальное «увидеть Париж» по сравнению с жареным мясом?!

Непрожарившиеся куски я подкладывал Юлиану. Ему и это бесподобно, а нам больше вкусного достанется.

Через некоторое время мы уже придирчиво выбирали, где откусывать, а что выбрасывать. Выбросить пришлось много. Первый блин… то бишь волк – пеплом.

Насытившийся Юлиан спросил:

– Что такое тарзанка? Я правильно назвал?

– Да, – сказала Тома, – это…

– Веревка над водой, – опередил я, произнеся одновременно с ее начальным «да».

Тома обиженно надула губки. Юлиан недовольно выдохнул:

– Это я понял. Для чего?

– Для удовольствия.

Вытаращенные глаза парня оккупировали пол-лица:

– Какого?

– Ну, этого самого. – Я сотворил руками неопределенное движение. – Прыгать.

– Самому? Зачем?!

– Ты же прыгал, поэтому не «зачем», а «куда». В воду. Ощутить полет.

– А-а, – протянул он, успокаиваясь.

Теперь удивленно вскинулась Тома:

– А что?

– Вообще-то, там собирались вешать человека. Я думал, что вы в курсе. Скорее всего, его и повесили перед уходом. Мы к озеру не спускались, а то бы увидели.

Аппетит был безбожно испорчен.

– Если им веревку не жалко, – продолжил Юлиан, прожевав еще кусок и довольно рыгнув, – то она там и висит. Но с трупов они все сняли. Наверное, и повешенного скинули, а веревку забрали.

Внесем в копилку развлечений: прокатиться на петле для висельника. Ставим галочку.

Брр.

Тьма окружила догорающий костер. Мы огляделись.

Спать прямо здесь? У костра не замерзнем, это плюс, но местность открыта как на ладони, а это такой минус, что перечеркивает любой плюс. Спасут только большое количество людей с оружием и псина, оставленная на охране.

Мечтать не вредно.

– Юлиан, присмотри в округе что-нибудь для ночлега, – попросил я.

Надо пользоваться его еще не выветрившимися звериными способностями.

Юлиан появился минут через десять и приглашающе махнул рукой. Мы отправились в ту сторону, прихватив остатки мяса.

– Там! – Метров через пятьсот Юлиан указал на крону одного из деревьев.

Кто-то давно сплел и оставил привычное нам гнездо. Ветки высохли и жутчайше трещали, но каркас оставался жестким. Только листьев накидать.

Я одобрительно кивнул:

– Остановимся здесь.

Мы насадили мясо на прутья и забросили вверх. Тому и меня Юлиан подсадил, затем легко вспорхнул сам. Тома добралась первой, сразу начав «стелить постель». Юлиан надрывал лиственные веточки с мест подальше и повыше, чтобы не оголять место ночевки. А я застыл в недоумении: здесь спали двое и гнездо делали под себя. Выдержит ли троих? Воодушевленный вид Томы заявлял: еще как выдержит, а если надо – выдержит еще не то. Снова оптимистит. Не люблю, когда она такая. Оптимист – это пессимист, у которого мало фактов. Не желая неприятностей, я руками и ногами опробовал конструкцию на прочность со всех сторон. Каркас скрипел, похрустывал, но не ломался.

– А я говорила! – радостно выдала Тома по этому поводу, хотя не говорила, а только намекала всем горевшим надеждой обликом. – Наверное, это построила сбежавшая парочка типа Ивы и Хлыста. Уютное гнездышко для счастья. Романтическая мечта любой девушки.

– Давно ли рай в шалаше стал твоим идеалом? – осведомился я со скепсисом.

Томин взор тепло скакнул на работящего малого. Она предпочла не отвечать. Где-то под тонким слоем цивилизованности некие куколки превращались в бабочек и рвались на волю.

Я еще раз ударил ногой в главную несущую ветвь, но та лишь завибрировала. Однако, надежно.

– Облом не удался? – скаламбурила Тома.

Пришлось уводить разговор в сторону.

– Ива и Хлыст, говоришь? Крепостные тут ни при чем. Откуда у них человолчьи навыки? Это давняя работа стаи, еще до нашего с ней знакомства.

«Или другой стаи», – стукнуло в лоб изнутри.

Если волчьих сообществ много, почему человолчье должно оставаться единственным? Только потому, что других мы не встречали?

– Юлиан, – начал я вкрадчиво, думая, как бы не слишком пугать Тому сделанным открытием. Но держать такое при себе тоже нельзя. – Стая когда-нибудь пересекалась с другими стаями?

– Естественно.

Челюсть Томы все-таки упала, и вся она тоже упала, сорвавшись съехавшей с гладкой коры ногой, но упала недалеко. Благодаря моей вовремя подставленной руке упала не вниз, а всего лишь поперек крепкой ветви, ногами с разных ее сторон. Мужчина в такой ситуации с удовольствием полетел бы дальше, считая полет и последующий удар о землю избавлением. Тома только поморщилась от легкой боли и потерла ободранную кожу между бедер.