Книга Рим. Книга 1. Последний легат, страница 59 – Шимун Врочек

Иудей на мгновение замолкает. В зале — гробовая тишина. Почему-то без сопровождения воплей, ярости и бешеного сверкания глаз это производит впечатление. Я дергаю щекой. В исполнении негромкого спокойного голоса иудея речь германца звучит гораздо весомее.

— Дальше, — говорит Ликий Пизон.

— Сила человека — в его копье, — переводит иудей. — В его мече. А не в ваших лживых речах и бумагах, проклятые римляне. Из того, что змея громко шипит, еще не значит, что она сильнее зубра.

Надменные квириты слушают. Цивилизованные, утонченные, образованные — куда там этим варварам. Я слышу реплики в зале:

— Образно выражается.

— Ну варвары и задвигают. Куда там Цицерону.

Они смеются. Я бы тоже посмеялся, но мне сейчас совсем не смешно.

— Хватит. Чего он хочет? — спрашивает судья со вздохом. Толстый, вальяжный распорядитель жизни и смерти. Иудей переводит.

Германец взрывается водопадом слов. Тит Волтумий морщится, слушая.

Иудей начинает переводить слова германца:

— Он просит суда богов.

Я поднимаю брови. Все озадачены.

— То есть? — спрашивает Ликий Пизон.

— Поединок. Он требует поединка с обвинителем.

Интересный поворот. Я с интересом смотрю на толстого судью. С ним поединок?

Германец показывает в сторону толстяка.

— С этим? — спрашивает иудей. Слушает варвара, поворачивается и говорит всему залу: — С этим.

Германец кивает. Да, да, да.

Божий суд против римского права. Смешно.

Все уставились на судью. Ликий Пизон на глазах бледнеет. Бедняга. Щеки становятся пергаментными, словно из толстяка всю кровь выпустили.

— Со м-мной?

Разве можно быть таким недоверчивым? Я встаю. В зале — шум и смешки. На меня оглядываются.

— Что же вы, Ликий Пизон? — говорю я насмешливо. — Вам выпала великая честь выступить в защиту цивилизации и римской культуры — против, скажем прямо, воплощения варварства. Вы же об этом так горячо говорили? Каким оружием предпочитаете биться?

Ликий Пизон порывается что-то сказать, но не может. Вокруг откровенный хохот. Мы римляне. Мы любим, чтобы наш суд был настоящим представлением.

Я продолжаю:

— Возьмете гладий? Или, может быть, фракийский меч? Или вы предпочитаете спату? Благородный Ликий Пизон, расскажите нам о своих предпочтениях.

Я почти не издеваюсь. Я действительно жду ответа. Мне на самом деле интересно.

Зал уже лежит. Хохот такой, что германец растерялся. Он не понимает.

Бедный Ликий Пизон пытается взять себя в руки. Мне его почти жаль. Цвет его лица меняется от красного к белому и обратно. Причем очень быстро. Так не бывает, но так есть.

Наконец, бедняга находит способ сохранить остатки достоинства:

— Римское право — вот главное, чем мы должны руководствоваться!

Отличная фраза. И главное — ни о чем. Я вспоминаю, как Цицерон презрительно поддел одного из подобных знатоков: «Хорошо, давай поговорим о римском праве. Ведь это как раз то, о чем ты ничего не знаешь». Хороший был оратор, пока его не убили.

Хохот уже всеобщий. Легионеры, охраняющие варвара, стоят с красными лицами, пытаясь сдержать смех.

— Тогда позвольте мне, — говорю я.

Молчание. Теперь уже такое — совсем полное. Полнее не бывает.

— Что? — спрашивает Ликий Пизон. — Что вы имеете в виду, легат?

«Всего лишь раб». Я готов выйти и вонзить в германца клинок. Что, я тоже становлюсь варваром?

Нумоний Вала поднимается, просит внимания. Все затихают — легата Восемнадцатого здесь уважают.

— Легат Деметрий Целест шутит, — говорит Нумоний громко и четко. — Конечно, он уважает римское право и власть, данную Августом пропретору. Так, легат?

Он смотрит на меня с намеком — отступи.

Я молчу. В голове звучит только: «Это мой меч. Я убиваю им своих врагов». Дурацкая молитва новобранцев…

— Я — не варвар.

— Легат?

Я говорю:

— Конечно. Я уважаю. Простите, судья. Прошу вас продолжать.

* * *

Наступает время огласить приговор.

Входят ликторы, их шесть человек. Они несут снопы розг, но без воткнутых в них топоров. Пропретор, конечно, имеет право выносить смертные приговоры — всем, за исключением римских граждан. Утвердить смертный приговор гражданину Рима имеет право только принцепс.

За ликторами выходит пропретор. Надо признать, сегодня Вар — само достоинство.

— Вы вынесли решение? — спрашивает Квинтилий Вар.

— Да, пропретор. — Ликий Пизон почтительно склоняет голову.

— Огласите.

Ликий Пизон начинает зачитывать приговор. Пухлые руки его изгибаются в изящном ораторском жесте, который сейчас, здесь, выглядит издевкой.

Ликий Пизон говорит. Я почти не слушаю — выхватываю из речи судьи только отдельные фразы.

— Оный варвар уличен в проникновении в дом пропретора Публия Квинтилия Вара, освященный властью Рима… Можно расценивать это… как попытку посягнуть на жизнь римского гражданина… государственного лица… наделенного властью… с этой целью проник в комнату легата… и убил раба, принадлежащего Гаю Деметрию Целесту… о чем получено признание под пыткой. Свидетелями доказано ранение преторианца… попытка сопротивления при аресте… что расценивается как умышленное покушение на жизнь римского гражданина. Наказание за подобное преступление должно быть жестоким и незамедлительным. Варвар Херим из племени фризов приговаривается…

Драматическая пауза. Чуть передержал, думаю я.

— …к позорной смерти через распятие!

Зал шумит. Впрочем, в обвинительном приговоре никто и не сомневался.

Квинтилий Вар слушает судью и кивает. Да, все понятно. Все достаточно просто. Раб — ерунда, за убийство раба положен штраф, а для негражданина Рима — бичевание. Но за покушение на убийство римского гражданина — тут наказание должно быть самым жестоким. Жесточайшим.

— Я утверждаю приговор, — говорит пропретор. Секретарь подносит ему пергамент и тростниковый калам, обмакнутый в чернила. Пропретор выводит закорючку, кивает. Сделано. Секретарь уносит приговор, который будет подшит вместе с сотнями других официальных бумаг. Рим — это в первую очередь горы бумажной отчетности.

И это все?

Пропретор в задумчивости потирает руки, на них — пятна чернил. Поднимает голову, взгляд его падает на Тита Волтумия. Тот вскакивает, вытягивается.

— Центурион! — приказывает Квинтилий Вар. — Возьмите своих людей и сделайте это.