Книга Рим. Книга 1. Последний легат, страница 65 – Шимун Врочек

— Кто его убил? — говорю я. — Я хочу знать. Это он может сказать?

Старший центурион смотрит на меня. Брови заломлены, скорбные складки пролегают от крыльев носа до губ. Он выглядит почти старым. Ему сорок с лишним лет… Тит моргает.

— Хорошо.

Он снова говорит германцу что-то на рычащем, хрипящем, плюющемся языке. Обычно звучный голос Тита звучит глухо, как из-под земли.

Я жду.

«А римским судьям вырвут их змеиные языки…»

Берегись, Ликий Пизон. Смешно.

* * *

Поднимается ветер. От треска гнущихся деревьев, бешеного шелеста листьев вокруг такой шум, что я почти не слышу слов. Вспышка молнии раскалывается небо на сотни кусков. Это как засохшая, старая, облупившаяся фреска. Рисунок кровеносных сосудов на плоти черного неба…

Синий — цвет смерти.

— Легат!

— Да, Тит.

Раскаты грома столь оглушительные, что ему приходится кричать.

— Он сказал, что это не так важно! Но это был какой-то германец… херуск или хавк! Он точно не знает. Но самое главное…

— Что?! — Меня качает ветром. Напор воздушной среды (эфира!) настолько сильный, что мне приходится наклонить голову и встать против ветра. Гроза, когда доберется сюда, будет совершенно чудовищной.

— Он говорит… я не знаю, как это…

Вспышка молнии. Раскат грома заглушает слова Тита.

— Что?! — кричу я.

— Неполный человек. Я не знаю, как это перевести…

— Ну!

Германец с усилием поднимает руки и что-то показывает. Из его пробитых запястий сочится темная кровь, капает на землю. Германец делает жест, словно отрубает себе кисть, и смеется.

Центурион говорит:

— Он хочет сказать…

— Не надо, я понял. У него не было одной руки, верно?

Тит поднимает взгляд на меня, потом кивает.

— Да, легат.

Однорукий германец. Которого я видел на рынке. Он сбежал, прихватив с собой меч легионера. Мятежник, а теперь еще и убийца. Может быть, он один из тех, кто заманил Луция в ловушку.

Зачем добивать распятого германца, как не затем, чтобы скрыть следы?

— Вы его знаете? — спрашивает центурион. — Человека без руки?

Я киваю. Потом спохватываюсь. Отчего я так уверен? Это мог быть любой другой однорукий. Точно. Хотя бы тот тип, которому Арминий отрубил кисть на рынке. Ну, это вряд ли.

— Зачем ему было убивать вашего раба?

— Думаю, ему нужна была вещь, доставшаяся мне от брата. Поэтому он проник в мою комнату. А тут входит старик… Это если двумя словами. Все просто.

Молчание. Вой ветра.

— Сложное сделать простым, — говорит Тит наконец.

— Верно, старший центурион.

* * *

Германец откидывается, дышит все чаще. Дыхание прерывистое и сиплое.

— Что с ним?

— Он истекает кровью, — говорит старший центурион.

Я вижу, что это правда.

Пурпурная, почти черная кровь течет из ран в его запястьях, из колотой дыры под ребрами. Я опускаю взгляд. Германец практически сидит в луже собственной крови. Он хрипит.

— Будьте вы прокляты, римляне, — переводит Тит бесстрастно. — Передайте моей Хельге… Это, видимо, его невеста… Что я… Что? — Он поворачивается к гему. — Что передать-то?!

Нет ответа. Германец валится набок и замирает. Голова медленно опускается на грудь. Глаза широко раскрыты, огонек жизни в них медленно гаснет. Кончено. Сначала я не понимаю, что случилось. Потом…

Не сметь умирать! Я еще не спросил про своего брата.

Мертвые все должны знать.

Германец ожил, Воробей вернул его душу с того света — в то же израненное тело, увы. Залечить раны — не в силах фигурки. Хотя…

Я достаю Воробья, стискиваю в ладони. Залечить раны, мысленно приказываю я. Напрягаюсь до того, что темнеет в глазах. Ну же, начинай, велю я Воробью… Бесполезно.

Германец мертв. Впрочем, сегодня я один раз уже вернул его с того света. Я могу сделать это еще раз. Воробей дает не силу, думаю я. Воробей дает возможность.

— Что вы хотите сделать, легат? — спрашивает центурион.

Слабость такая, что в глазах темнеет. Мир убегает куда-то в сторону… Падаю.

В следующее мгновение Тит Волтумий оказывается рядом, помогает мне встать. Боги, как я устал. Голова кружится. Фигурка в ладони совершенно ледяная. Я пытаюсь шагнуть обратно к германцу…

— Я не все узнал, — говорю я упрямо. Сжимаю в руке Воробья — до боли. — Мне нужно еще раз попробовать…

— Поздно, — говорит Тит Волтумий.

* * *

Меня всегда интересовало, как я встречу свою смерть. Наверное, нет человека, который бы об этом никогда не думал. И, конечно, все происходит не так, как представлялось… Жаль.

— Поздно, — говорит старший центурион.

Взгляд жесткий. Морщины рассекают лоб.

Я поворачиваюсь… Да чтоб тебя!

На дороге перед нами с центурионом выстроились темные фигуры. Вспышка молнии освещает их — это германцы, шестеро. Длинные волосы и плащи развеваются на ветру. Посланцы Преисподней. Воины с той стороны Ахерона.

— Что скажете, легат? — говорит Волтумий. Голос совершенно спокойный.

Я говорю:

— Смешно.

Варвары все с мечами. Ветер развевает их плащи и рвет полы рубах. Лица суровые.

Мечи пока в ножнах. «Договоримся?» — думаю я. Потом вперед выходит предводитель варваров, и я понимаю: проклятье, не договоримся.

У предводителя нет руки, кисть замотана грязной тряпкой. Однорукий!

— Он говорит: узнаешь меня, римская собака? — Тит Волтумий почти весел. — Меня зовут Демериг. Что ему ответить?

— Скажи, что… Проклятье, сейчас не время… Скажи, что собаки плохо видят в темноте. Пусть приходит утром.

Варвары смеются. Сверкает молния.

— Это тот? — спрашивает центурион.

Я качаю головой, опускаю ладонь к рукояти гладия. Пальцы совсем рядом от нее, я почти ощущаю тепло костяной рукояти.

— Не тот, — говорю я. — Даже обидно, Тит. Это другой однорукий. Проклятье… как глупо.

Вожак — тот варвар, которому Арминий отрубил руку на базаре. Похоже, он все-таки затаил на меня обиду. А у меня нет времени с ним ссориться.

Или… или его натравили. А я только кое-что начал понимать.

Один из германцев взмахивает рукой, я отшатываюсь. Что-то темное и круглое летит, описывает дугу… падает в грязь передо мной. Подкатывается к моим ногам.