Книга Спросите Фанни, страница 20 – Элизабет Хайд

«Муж заметил это, — продолжала она, — но вместо того, чтобы отругать жену за вторжение на чужую территорию, на следующий вечер пошел купаться вместе с ней, а потом они занимались любовью на соседской кушетке».

Внезапно Лиллиан захотелось написать целый рассказ, стремительно стуча по клавишам со скоростью девяносто слов в минуту. Она нашла фонарик и отправилась в небольшой, отдельно стоящий гараж — еще одно хранилище старых вещей. Они никогда не ставили туда машину. Лиллиан водила лучом фонарика по свалке садовых инструментов, лыж, велосипедов, рождественских украшений и мусорных ведер. А, вот он — серый пластиковый футляр под хозяйственной полкой.

Вернувшись в дом, Лиллиан поставила футляр на кухонный стол и открыла его. Внутри покоилась «Смит-корона» — молочно-голубого цвета с кремово-белыми клавишами. Лиллиан провела по ней пальцами и вспомнила, как в своей крошечной душной комнате в общежитии колледжа печатала курсовые работы на специальной очищаемой бумаге для пишущих машинок.

Лиллиан отогнула скобы, вытащила машинку и тяжело опустила ее на стол перед собой. Сколько же лет прошло! Лучше не думать. Она вырвала из блокнота страницу и вставила ее в валик каретки, с удовлетворением чувствуя, как с каждым поворотом все больше захватывается бумага. К ее удивлению, клавиши не западали; лента была суховата, буквы «а» и «о» получались густо-черными из-за скопившейся на литерах грязи, но в целом машинка работала неплохо. Лиллиан начала печатать, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Слова одно за другим сыпались с кончиков пальцев. Нет — они слетали, а когда Лиллиан приближалась к концу строки, машинка тихо звякала, требуя передвинуть каретку, чтобы начать новую строку.

Она напечатала уже четыре страницы, когда вдруг подняла взгляд и увидела в дверях Лиззи в пижаме.

— Ой! — воскликнула Лиллиан. — Ты меня напугала.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась Лиззи.

— Пишу, — ответила Лиллиан.

— А что пишешь?

— Рассказ, — призналась Лиллиан.

— А ты мне его прочитаешь?

— Иди спать, — велела Лиллиан. — Ночь на дворе.

— Но ты ведь не спишь.

— Да, но мне завтра не надо в садик.

Лиззи прошлепала к матери и попыталась забраться к ней на колени, но Лиллиан была непреклонна. Разве в три часа ночи она не имеет права уделить время себе?

— Иди в постель, — повторила она, вставая. Лиззи протянула вверх руку и попыталась нажать на клавишу, которая застряла. Лиллиан хотела было позволить дочери напечатать строчку из букв, но передумала: не следует девочке привыкать баловаться с машинкой.

— Это не игрушка, — строго произнесла она. — Это мамина машинка, и трогать ее нельзя. Ты меня поняла? Теперь иди спать!

В конце концов ей пришлось отвести Лиззи наверх и уложить в постель — видимо, дочка того и добивалась. Потом Лиллиан вернулась на кухню и продолжила работу. К рассвету она исписала больше десяти листов. Брак Кларнеров развалился. Соседи подали на них в суд. С ними произошло еще много ужасных событий, и Лиллиан была в восторге.

* * *

С той ночи начался новый период в жизни Лиллиан. Они с Мюрреем наконец освободили гостевую комнату на третьем этаже и покрасили ее. Лиллиан перетащила туда старый стол для шитья и водрузила на него пишущую машинку, упаковку бумаги и стакан для карандашей. Кроме прочего, она перенесла туда свои книги и расставила их по темам: современный американский роман, Джеймс Джойс, русская литература. А еще купила себе электрический чайник, чтобы не спускаться на кухню, и тяжелую стеклянную пепельницу, которую не нужно вытряхивать каждые пять минут.

Утром, как только старшие дети отправлялись в школу, а Лиззи в детский сад, Лиллиан поднималась в свой кабинет и садилась писать. Наверху не было телефона, а если он звонил внизу, она не обращала внимания. Перезвонят. Она прикуривала одну сигарету от другой. Разговаривала сама с собой. В половине двенадцатого золотое время заканчивалось, и Лиллиан ехала за Лиззи.

Детям разрешалось входить в кабинет только в случае крайней необходимости. Однажды Дэниел разбросал запасы бумаги, и Лиллиан рассвирепела, словно подверглась нападению вандала.

— Мне что, повесить на двери табличку «Не входить!»? — кричала она.

— Уважайте маму, — наставлял детей Мюррей.

Лиллиан не стремилась показывать членам семьи свою работу, поскольку понимала, что в писательской деятельности пришлось опять начинать с азов. К тому же в ее рассказах присутствовали описания секса. Из-за этой скрытности каждый относился к занятию Лиллиан по-своему.

«Маман кропает книжонку», — презрительно говорила Рут друзьям, маскируя обиду на то, что мать отказывается поделиться своими сочинениями с дочерью, у которой одни пятерки по английскому.

«Какая разница, чем она там занимается», — отмахивался Дэниел, поскольку не представлял, что мать делает наверху, и не собирался даже пытаться.

«Мамина работа», — уважительно отзывался Джордж.

«Мамино личное пространство», — с долей трепета объясняла Лиззи.

«Только обо мне не пиши», — шутил Мюррей.

* * *

Что же касается желания Мюррея избираться в Конгресс, то после того первого обсуждения мало что изменилось; республиканцы по-прежнему заправляли делами в штате, а Мюррей вкалывал в юридической фирме. Но в феврале того года, когда Лиззи пошла в детский сад, один из членов Палаты представителей оказался замешан в скандале на сексуальной почве, и друзья стали подталкивать Мюррея: сейчас или никогда. Основываясь на опросах общественного мнения, Мюррей решил — вернее, всего лишь предположил, — что во втором избирательном округе Нью-Гэмпшира люди могут предпочесть демократа. И сделал вывод, что у него есть неплохой шанс.

Лиллиан насторожилась. Она знала, что из нее не выйдет хорошей жены кандидата в Конгресс. К тому же она не хотела жертвовать своим «золотым временем». Лиллиан и так разрывалась на части: как и раньше, нужно было готовить, стирать и убирать в доме, а если дети болели и не спали всю ночь, то она сидела рядом с ними и на следующий день клевала носом за рабочим столом. Из занятий по литературе она помнила, что многие знаменитые писательницы вообще отказались от мысли иметь детей, а те, кто все же решился, остановились на одном ребенке. Может, она обречена со своим выводком из четырех отпрысков?

Что ж, делать нечего — только попытаться. Три часа в сутки быть неумолимой и эгоистичной. Если Мюррей хочет баллотироваться в Конгресс, пускай. Они и с этим справятся.

— Хорошо, — сказала она мужу. — Но за мной остаются три часа в день в кабинете.

— Шесть часов, — поправил ее Мюррей. — Ведь следующей осенью Лиззи пойдет в школу.

Шесть часов, чтобы писать! Лиллиан не верила своему счастью. Возможно, она даже откопает свой роман из коробки в гараже.

Совместить душевные потребности и жизненную необходимость будет трудно, но возможно.