Книга Алые сердца, страница 118 – Тун Хуа

Все как один громко вторили ему.

В темноте отвесив Его Величеству поклон, я проговорила:

– Миньминь-гэгэ также споет песню.

– Песня после танца? – со вздохом сказал император. – Неужели она может быть еще лучше?

– Ваша служанка не берется судить, лучше или нет, – ответила я. – Она лишь надеется, что эта песня вызовет у Его Величества улыбку.

Пока я говорила, со стороны сцены донесся тихий звон.

– Ваше Величество, мы можем начинать? – весело спросила я.

– Начинайте, – сказал император Канси.

Я снова взялась за колокольчик и дважды позвонила. Как только звон затих, часто-часто забили барабаны, и на сцене медленно загорелось около сотни бумажных фонарей, которые тут же начали неторопливо подниматься. Фонарь в самом центре был огромным, размером с жернов; чем дальше от середины, тем меньше становились фонари – самые крайние были размером не больше кулака. Когда фонари оказались в наивысшей точке, закрывающий сцену занавес, повинуясь ускорившемуся бою барабанов, упал, открыв взорам зрителей россыпь цветков пышно цветущей красной сливы. Подул легкий ветерок, ветви зашевелились, и откуда-то посыпались лепестки и закружилсь в воздухе. В темноте среди безмолвия разлился тонкий аромат.

Учитывая время года, стоявшее на дворе, на сцене никак не могли оказаться цветки сливы. Зрители поневоле начали принюхиваться, и кое-кто тихонько воскликнул:

– Это и правда аромат сливы!

Запела флейта, и ее звуки с каждым мгновением становились все выше, все тоньше, пока не унеслись в заоблачные выси, а затем резко опали, став едва слышными, оставив в душе ощущение одиночества и потерянной надежды. И в тот же миг зрители увидели красавицу в алой накидке, подбитой белым кроличьим мехом, с зеленым шелковым зонтом в руках. Она шла по сливовой роще, изящная и грациозная, пленяющая своими плавными, нежными движениями. Снова заиграла флейта, и красавица, не прекращая идти, запела:

Песня была полна глубокой печали, но не той, что заставляет сердце рваться на части, а чистой и возвышенной. Под натиском снега и холодных ветров лепестки красной сливы поблекли, но цветы продолжали гордо сиять на верхушках ветвей.

Повинуясь мелодии, фонари один за другим начали гаснуть, и сцена медленно погрузилась в полумрак. С неба посыпался снег; белые снежинки порхали в воздухе, кружась в причудливом танце. Миньминь стояла среди цветущих слив с гордо поднятой головой – она сама была прекрасна, как цветок. Белый снег и алые цветы сливы – что может быть прекрасней? Но самым красивым штрихом на этой картине, сияющей, словно покрытой глазурью, была Миньминь.

Постепенно песня стихла. Фонари погасли – остался лишь тот, что был в середине. В его свете стояла Миньминь – отбросив зонт, запрокинув голову и глядя на кружащиеся в воздухе хлопья снега. Свет фонаря заливал ее гладкое и сияющее, будто выточенное из нефрита, лицо. Ее губы были изогнуты в легкой улыбке, но взгляд был затуманен печалью. Медленно вытянув руку, она поймала ладонью одну из порхающих снежинок.

В то же мгновение фонарь погас, и все звуки стихли. Я глядела в темноту, но у меня перед глазами все еще стоял силуэт Миньминь, радостной и одновременно печальной, что ловила снежинки, будто ребенок. Песня Миньминь пронзила мне сердце и всколыхнула память. В тот снежный день, много лет назад, я тоже была одета в красную муслиновую накидку; словно ребенок, забывший дорогу домой, я потерянно бродила по снегу, когда он подошел и крепко взял меня за руку… Сотни мыслей роились в моей голове, и я застыла, забыв о реальности.

– Жоси! – громко позвал Ли Дэцюань. Когда я отозвалась, он с упреком произнес: – О чем ты только думаешь? Его Величество уже несколько раз окликнул тебя.

– Не стоит ругать ее, – со смехом сказал император Канси. – Мы тоже заслушались.

– Ваша покорная служанка сию минуту велит зажечь свет, – поспешно произнесла я, позвонила в колокольчик, и потушенные в начале представления лампы и костры снова загорелись.

Миньминь, успевшая переодеться, вышла, чтобы поклониться Его Величеству. Теперь на ней был вовсе не тот чарующе-яркий наряд; сейчас она была одета в простое серебристо-голубое платье, которое, однако, не только не портило ее красоту, но, напротив, оттеняло ее, усиливая неповторимое очарование.

Взглянув на господина Суван Гувалгия, император Канси со вздохом проговорил:

– Уже очень много лет мы не глядели на танцы и не слушали песен с подобным вниманием.

Господин Суван Гувалгия улыбнулся, с гордостью глядя на дочь, но вслух скромно произнес:

– Ваше Величество слишком добры.

Миньминь стояла рядом с ним, изящная и невозмутимая. За все выступление она ни разу не взглянула на тринадцатого принца. Я вздохнула про себя, подумав о том, что всего за два месяца из девчонки, привыкшей поступать лишь по велению сердца, она превратилась в успевшую обжечься молодую девушку. Возможно, она станет более раскрепощенной, но точно больше не будет такой простодушной и радостной, как раньше. Разве не приходится всякому драгоценному камню пройти через мучительную шлифовку и огранку, чтобы ярко засиять?

Молодой господин Цзоин бросил на Миньминь несколько внимательных взглядов, после чего опустил глаза к земле и глубоко задумался о чем-то. Сегодня вечером сердце этого сокола будет томиться в тоске по Миньминь, с улыбкой подумала я. Сможет ли он в будущем завоевать ее сердце?

С улыбкой разглядывая Миньминь, император Канси сказал:

– Подойди и поведай нам, как вам удалось сделать луну, снег и все остальное.

Оглянувшись на меня, Миньминь улыбнулась и принялась рассказывать:

– Волны изображали синие фонарики, сверху накрытые голубой газовой тканью. Свет фонарей просачивался сквозь ткань, и в темноте казалось, будто на сцене плещется синее море. Под сценой сидели люди, которые легонько помахивали веерами, создавая впечатление колышущихся волн. Луна была сделана похожим образом: кольцо из бамбуковых палочек, затянутое бледно-желтым газом. Сзади были прикреплены маленькие фонари. Их абажуры вытканы серебряными нитями, и лишь та сторона, что была обращена к луне, сделана из прозрачной ткани – благодаря этому свет не рассеивался, падая только вперед, на бледно – желтую газовую ткань, и в потемках это выглядело точь-в-точь как настоящий диск луны. Луна была прочно закреплена на веревках, что позволяло людям за сценой поднимать и опускать ее. Я же на самом деле исполняла танец на специально выстроенном позади луны помосте, и зрителям, смотревшим сквозь лунный диск, казалось, будто я танцевала прямо внутри луны. Мы заранее проверили яркость лунного света, зажигая разное количество свечей. Цветки сливы сделали, привязав к ветвям живых деревьев цветы из лучшей тафты – в свете фонарей их было не отличить от настоящих. За сценой люди нагревали на огне цветочную эссенцию высшего сорта и махали веерами, заставляя запах разливаться в воздухе, – так мы получили аромат сливовых цветов. Снежинки же были вырезаны из тончайшего, почти прозрачного шелка. Затем они были перемешаны с клочками хлопка, и стоявшая наверху служанка понемногу сыпала их, размахивая большим веером. Огни же были притушены затем, чтобы снежинки выглядели совсем как настоящие.