Онлайн книга «Души. Сказ 2»
|
– Где все? – спросил я. – Доброго, братец, – протянула кошка и вальяжно перекинула ногу на ногу. Встречного пожелания не дождалась, ответила: – Родители уехали с Фебом (что обыкновенно) на бранч по приглашению. Двойняшки взяли авто и (что обыкновенно) умчались, ничего и никому не сказав и не объяснив. Меня – опять же по обыкновению, начинаю ненавидеть эту пару слов – никто не звал и не спрашивал, а про тебя (нет же, право, не выдержу в четвертый раз) забыли – наверняка решили, что ты занят более серьёзными делами и со своим другом собираешь девственниц по кругу Мегаполиса. На днях мы – в который раз? – повздорили из-за Стеллы, Хозяина Монастыря и нас. – Таким не занимаюсь, – хмыкнул я и отпил из сестринской кружки. Вместо чая ударил коньяк. Предусмотрительный выбор посуды… – Точно. – Закивала головой. – Ты их этого статуса лишаешь. – Пей свой чай и молчи. Джуна повела бровью. – Я не закончила: не всех из клана перечислила. – Твоего благородства не занимать. Притянул кружку и сделал второй глоток. Нетипичное начало дня, но в общении с Джуной то необходимо. Она ещё не выделила младшую сестру; вот-вот накопит яда и плюнет. – Младшенькая, – плюнула (надо же!) Джуна, – по обыкновению, в гареме у известного всем нам плута-извращенца. Вот же стерва. Однако я смолчал. – Не желаешь отрезать мне язык? – улыбнулась Джуна. – Возрадуйся, что накануне не откусил его. Вспомнил, как они столкнулись: как пересчитал зубы и ударился о дёсны, как прозрачной нитью скрепил поцелуй. – Ты возрадуйся, что я ничего не откусила. Мы посмеялись – шакалы, а потом загрустили. Высмеивать то было ужасно (и не ужасно неловко, а просто ужасно). Неправильно. Безумно. – Стелле не разрешается бывать в Монастыре, – уточнил я и заботливо улыбнулся. – Так что они где угодно, но только не там. – Да. И беда в том, что из великого множества досуга они изберут себе тот, что гармонирует и со стенами Монастыря, и с автомобильной обивкой, и деревьями в саду. – А какой досуг избрали мы? – Дело в Стелле. Младшенькая оказалась на удивление доступна. – Ты вновь за своё? – Заставь меня замолчать. Я поймал взгляд слуги, что наблюдал за нами через окно столовой. Того слуги, что посягнул на Джуну. Слуги, который – из уст девушки – «развлекал и не давал скучать, позволял ощутить себя исключительной и особенной». Откуда столько бунтарства в уже не младые лета? Откуда столько простоты для сложнейшей головоломки дома Солнца? Джуна – от и до, вся есть – загадка: спесь, богатство, неожиданность, яд. Вид слуги раззадорил. Я направился к сестре и замер перед её лицом. Не удержалась…Вытерпела несколько секунд, как вдруг взвыла и притащила к себе: – Как ты делаешь это? Приняла между ног и обхватила бёдра, запустила руки в расправленную рубаху и выдохнула в губы. – Скажи мне, чтобы я ушла. – Не хочу, – поймал губы, но не поцеловал. – Прогони. – Нет. – Отрави речами. Отрави взглядом. Поступи положено тебе. Не смотри на меня так. – Именно так хочу. Заискивал глазами и руками: топил, стягивал, желал. – Ненавижу тебя! – вскрикнула Джуна и вырвала ремень. Сорочка на ней задралась, лямки сползли: сама ткань требовала близости. – Видеть тебя не желаю. Смотреть на тебя не могу, – продолжала она и стягивала брюки. – В самом деле? – спросил я и, прихватив за плечо, развернул к себе спиной. – Не смотри, Джуна. – Повтори моё имя, – заскулила она и охотно выгнулась. Я повторил. И повторял. И повторял. И повторял, пока она выла и давала пересчитывать позвонки. Схватил за шею и прижал к столу. Слуга наблюдал. Пускай. Она прокричала моё имя – слушать её (истинно) удовольствие. Сколько жара в её обычных речах, ещё больше – в близости. И она кричала, так как знала – никого, кроме нас, в доме нет. Лишь слуги. Безмолвные. Безучастные. Порвал её сорочку – голубой атлас – и оставил от бретелей красные линии по лопаткам. Шейка – узкая, маленькая – помещалась в ладони целиком. Каков был азарт от одной только мысли, что кто-нибудь вернётся домой, пересечёт холл и в столовой застанет нас. А потому мы особенно старались. – Повернись, – велел я. – Сядь на колени. Делай, что должна. Она ядовито глянула и языком собрала себя же. – Делай, что хочешь, – поправился я и застонал следом. Вдруг Джуна осеклась и, плюнув под ноги, сказала: – Какого чёрта мы творим, Гелиос? Поднял её за руки и прижал обратно к столу, уловил дыхание и выпалил в губы: – Что хотим. Ещё не поняла? – Всё это неправильно. Наблюдающий мальчишка над её плечом исчез – силуэт отдалялся в сторону домика прислуги. И хорошо. Наши споры (а всё с Джуной всегда оканчивалось спорами) его не касались. – Чем ты думала раньше, сестрица? Передразнил её, уничтожил. Взял за руки и сдавил от распирающей злости. – Аналогично тебе, – выдохнула она и хотела поцелуя, однако в последний момент увернулась и толкнула в грудь. – Это неправильно. – Именно. – Мы глупы. Поймал её губы сам. – Согласен. Ты, Джуна, думалось мне, есть аномалия, ломающая истины и искажающая пространство. Тебя мало. И никогда ты этого не услышишь. – Чем мы отличаемся от иных? – рассуждала она. – Каких принципов держимся, если принципов боле нет? Откуда в нас это? Откуда это треклятое чувство «неправильности»? Откуда совестливый позыв, если совесть есть навязанный идеал, продукт рабского мышления? Почему нас тревожит родство? – Позыв ума прошлого, – ответил я. И она припоминает гуляющие в стенах резиденции бога Жизни сплетни, что отмечают особо интересные связи меж кровными. Отчего это кажется дикостью нам? – Ты любишь Стеллу? – спросила Джуна и обвила шею, едва не взмолилась и тем удивила. – Тебя. Той любовью, которой она искушала и которой влекла. Стелла же была птенцом – юным и пугливым; я видел в ней требующую защиту. В Джуне я видел кострище. Неутолённую жажду. Я увидел в ней женщину, которая расковыривала спокойное сердце и холодное нутро опаляла и велела гореть. – Те чувства, о которых ты говоришь, влекут исключительно к тебе. – Всё, что мы хотим и делаем – грязь, – вытолкнула Джуна. И вместе с тем сжала меж бёдер. – Ничего высокого в том нет, никакой морали, правда же? |