Онлайн книга «Души. Сказ 2»
|
Не есть ли мораль – утеха расслабленного ума? – Я хочу принять ванну. Она всегда торопилась смыть с себя порочную связь, словно это помогало. Я поднял сестру на руки и понёс в ванную комнату на втором этаже. Отвернулся, пока она снимала сорочку, и поставил заглушку в чашу, высеченную из цельного камня. Джуна забрала липкие волосы в небрежный хвост и погрузилась. Я добавил масел и сел рядом. – Переоденься, – велел строгий голос сестры. – Успеется. – Мы по-другому воспитаны. Это не норма для нас, слышишь? Для века, можешь говорить ты, более чем. Но не для нас. – Прости, – сказал я. – Делать это и каждый раз извиняться…к чёрту, Гелиос. Этому нет продолжения. – Понимаю. – Поведение клана иное. – Так и есть. Джуна спесиво глянула на меня и бросила: – Что за односложные ответы, Бог Солнца, повелитель дамских сердец и монастырских кошек, ритор и оратор, о великий всепродолжатель рода? Что с тобой? Улыбнулся сам себе и не ответил. – Ну да, – хмыкнула Джуна. – Переоденься. Меня раздражают пятна на одежде. Её пятна. – Благо, хоть не смущают. – Благо. Я исполнил пожелание: ушёл в спальню, сменил домашний комплект на более официальный (всё равно требовалось отлучиться по делам) и вернулся. Джуна выползла из ванной. Вода хлестнула по ногам и на пол. Я подал полотенце: обернул им и растёр плечи. Сестра прижалась к груди и позволила ощутить расплавленное тело, отступила и сказала: – С тобой хорошо, но после – плохо. А во всём, солнце моё, решает послевкусие. Я – как и ранее – приложился губами к её виску: мокрому, холодному. И поцеловал как целовал сестру. – На этом закончим? – спросила Джуна. – Если есть ещё что-то недосказанное или недоделанное – самое время, – ответил я. – Мы оставим всё случившееся за последние дни в стенах этой комнаты. Она нервно сглотнула. – Выходим за дверь и забываем, – продолжил я. – Не повторяем. Отпускаем. Согласна? – Согласна, – кивнула Джуна. – Что бы хотел сделать ты? – Это желание момента, ситуации. Не последствий. А ты? Мы одновременно подались друг к другу. Поцелуй – затяжной, мягкий – перечеркнул превалирующие когда-то похоть и страсть, зверство и безумство. Джуна – импульс, агония – растаяла в руках. То ей было потребно: не разжигающее силу, а позволяющее проявить мягкость. Она – воздушная, зефирная – улыбнулась в губы. Тогда я понял, что отношения после станут притворством. Не чувствовать ничего к Джуне – преступление: она – та женщина, что вызывает либо ненависть, либо желание; середины в ней нет. И братская утеха – не утеха, лишь задор. Хотелось забрать свои слова и спрятать. Она была похожа на мимолётную страсть, но отчего-то въелась в подкорки. Крепость духа и сила характера велели ей отпрянуть от меня и злорадно рассмеяться. – Вот и натворили мы с тобой, да, – цокнула Джуна. Её встретил шёлковый халат. Тогда я понял, что женщины сильней мужчин – когда она в одночасье отказалась от бушующих чувств и с нетронутым эмоциями лицом покинула ванную. – Всё хорошо, Гелиос? – улыбнулась сестра. Шокировала и поразила. Уничтожила. Ударила по достоинству. – Разве может быть по-другому у клана Солнца? – подыграл я. Луна держится за предплечье и шагает чуть впереди: позволяет любоваться собой и платьем. Сложным, чарующим, фигурным. Шёлк – небесно-голубой, в цвет глаз дома Солнца – пляшет под сеткой с вышитыми виртуозными цветами и бутонами. Плечи оголены, позвонки собирают взгляды, щиколотки сбивают дыхание. Чёрные смольные волосы стегают по лопаткам и движения эти похожи на танец. Луна волочит за собой; сиреной зазывает и, оборачиваясь, смеётся. В её чёрством лице и холодном характере кроется неутолимая жажда к жизни, моменту, красоте. Крутится, покидая резиденцию бога Жизни, и выпытывает у Солнца сил. Глаза на свету становятся почти прозрачными, родниковыми, и даже уголь в уголках, должный создать образ хищницы, не скрывает наивного взгляда. А она выучилась им убивать. Садилась напротив и впиралась равнодушными глазами, за которыми таились битвы и ураганы. Я смотрел и молчал – она смотрела и молчала. Но в этом взгляде было больше слов, чем где-либо и когда-либо; сколь гласно, сколь ясно она говорила. Она уничтожала. Высасывала соки и наполнялась, упивалась и расцветала. Под её серьёзным лицом таилась усмешка, укол. Она смотрела и позволяла уголку губ дрогнуть, отчего дрожало нутро. – Не смотри так, – говорил я. – Желаю, – отвечала Луна и кусала губы. Желал и я, но в скованной позе наблюдал несогласие, отказ. Только дёрнись, богиня Солнца. – Нельзя, – рычала она; бросала словно псу. – Не понимаю, о чём ты, – лукавил и ощущал треснувший лёд. – Смотреть на меня так. Нельзя. Я не кость, которую хочется лобызать и прятать. – Желаю, – парировал следом и получал раскрепощённое движение: нога запрыгивала на ногу. – Только дёрнись, богиня Солнца. – Луна. – Луна. – Говори моё имя. Повторяй. Повторил. А жена сказала: пусть же оно вибрирует по стенам и эхом заползает в гостевые спальни. Время спустя Джуна лежала на диване в отцовском кабинете и лакала из горла. Затхлый запах пойла въелся в книги; я спросил, была ли причина. – Всегда одна, – сказала сестра и пригубила. – На ней выгравировано твоё паршивое имя. – Твой личный слуга сегодня плохо поработал? Меня подбил её внешний вид: отпечаток травы на кайме очередного шёлкового платья. – Скажи, чтобы я бросила его, и я брошу, – выпалила Джуна и смолой растеклась во взгляде. – Не скажу, – ответил я. Девушка разжала пальцы и позволила пустой бутыли приземлится на пол; катнула её в моём направлении и продолжила: – Ты – Гелиос. Достаточное основание? – Не понимаю. – Ты над всеми нами, ты имеешь права и возможности, так запрети же наши встречи с этим проклятым слугой, расколи нашу связь. Расколи отношения Стеллы и Хозяина Монастыря, запрети их. – Нет. – Убей его. Убей обоих. – Зачем ты говоришь это? Вопросил искренне и вызволил из портсигара скрученный свёрток. Последние дни особенно нагрузили лёгкие. – Я чувствую. Убей их, так лучше. И прикажи мне: хочу слушаться тебя. |