Онлайн книга «Сад мертвых бабочек»
|
Анжела с мамой спорить не стала, однако ночью, ворочаясь на чужой, такой неудобной и ужасно скрипучей, кровати, даже заплакала. Выходит, лучшее лето ее жизни вот так заканчивается – меньше, чем через сутки? Получается, что да. А как же Валька? Поднявшись, Анжела отправилась на кухню и, не без труда разыскав свои тетрадки и ручку, принялась сочинять послание Вальке. «Привет, поклонник Жюля Верна! А также Агаты Кристи и энциклопедии!» Анжела начала с нового листа – энциклопедия была «Большая советская». «Привет, поклонник Жюля Верна, а также…» – Что ты в такой час делаешь? – спросила мама, забредая в ночной рубашке на кухню и щурясь на свет. Быстро прикрыв послание Вальке, Анжела ответила: – Из-за всей этой катавасии с сумкой заснуть не могу. И ты тоже, мамочка? – Я так и знала, что рано или поздно нечто подобное случится! – заявила мама. – Надо было в большом городе, Питере, например, ячейку в банке снять и хотя бы эти злосчастные побрякушки, а также монеты там разместить. Ну да, надо было, но что теперь об этом причитать? Тем более мама раньше сама отказалась от этой идеи, заявив, что ей придется регулярно ездить в один и тот же город и это может вызвать подозрения. У кого? Уж точно не у проводника скорого поезда до Питера. – Мамочка, ну, давай за него порадуемся, парниша получил то, на что и не рассчитывал. Мама взяла чайник и стала пить из носика – привычка, которую она не могла искоренить. Занятно, что и Никитка поступал так же. А вот Анжела себе всегда брала чашку или стакан. – Дочка, не к добру все это! – Ну, мамочка, это как сказать: в определенной мере все же к добру. У парнишки теперь столько добра, что ни в сказке сказать, ни вслух произнести… – Где ты таких выражений только набралась, дочка? Анжела еле сдержала вздох. У Вальки. Да, у того самого Вальки, которому она писала письмо – примерно, как пушкинская Татьяна Онегину. «Я к вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать…» Нет уж, презреньем ее Валька наказывать явно не станет. Ей без него будет так плохо! И почему только они снова, как перекати-поле, отправляются в путь? Миллионеры (теперь, с учетом исчезновения части богатства, уже, так и быть, не), они постоянно в бегах. Когда же все это закончится? – Мамочка, все будет хорошо! Может, парниша завтра сумку принесет, которую мы у него в багажнике забыли! Анжела прекрасно знала, что не забыли и что сумка была, но затем исчезла из кладовки. И забрать ее мог только парниша из автоизвоза. Как ни странно, но слова Анжелы маму успокоили. Та, поцеловав дочь в лоб, зевнула. – Ты такая рассудительная, такая спокойная, не то что я, дочка. Видимо, в своего отца… Ну да, то ли доблестно погибшего от трех вражеских пуль в грудь майора ГАИ, то ли сына ближайшего соратника Фиделя Кастро. То есть ни в того, ни в другого. – А кто он, мама? – спросила Анжела, и мама быстро произнесла: – Ну ты же в курсе… – Мамочка, может, расскажешь мне правду? Я большая и умная, ты это сама знаешь. Вы шумно разошлись? Явно не собираясь открывать дочери тайну ее появления на свет, мама заявила: – Вот приедем на новое место, обоснуемся, дочка, и я все скажу. Так точно – не скажет. Этот тон и эти обещания мамы Анжеле были уже отлично знакомы. – А что ты тут пишешь? Нет уж, если у мамы были свои тайны от нее, то и у Анжелы могли быть свои от мамы. – Да так, для школы… – Июль же, дочка! – Я обещала сдать и не сделала. Теперь хоть перед отъездом сдам. – Ну ладно, отличница ты моя! Пиши свое сочинение! Только не засиживайся допоздна. И, снова зевнув, мама удалилась. Анжела бросила взгляд на пустой лист бумаги и почувствовала, что уже сформулированные фразы всплывают у нее в памяти. «…Агаты Кристи и…» Утром Анжела заявила: – Это мой последний день в городе – значит, я имею полное право провести его как хочу. Мама заворчала: – К шести чтобы была дома! – К семи, мамочка. Поезд в двадцать ноль шесть и наверняка безбожно еще опоздает. Тут до вокзала пять минут идти, а вещи у нас собраны. Так что к семи. Мама добавила: – И вообще – тут о каком-то педофиле толкуют, который девочек в кусты затаскивает. Будь предельно осторожна! Анжела отмахнулась: – Меня вот группка похотливых старшеклассников «черный стриптиз», причем голый, танцевать заставить хотела, а ты о каком-то педофиле из-под куста толкуешь, мамочка. И вообще, он только плохих и глупых девочек в кусты тащит, которые других «черными обезьянами» называют! – А меня тоже называли черной обезьяной! – оживился Никитка, и пока мама стала выпытывать, кто и когда (оказалась, что все та же соседская внучка, несостоявшаяся жертва педофила из парка), Анжела ретировалась. Валька открыл, когда первый звонок в дверь еще даже не смолк, а разносился эхом по длинной прихожей. Он явно ее ждал, не исключено, даже побывал у нее на старой квартире – чтобы узнать, что «Ивановы – так они вчера вечером еще съехали. И даже ни с кем не попрощались». – Ты! – В его голосе было столько облегчения, что Анжела поняла: ну да, он ее любит. Как, выходит, и она его? – Привет, – сказала она, вручая ему запечатанное послание, над которым работала до самого утра, от чего, однако, не почувствовала себя уставшей, наоборот, как на крыльях неслась к квартире Вальки. Вальки, с которым она виделась сегодня в последний раз. – Завтра прочитаешь, – сказала она с улыбкой на лице, чувствуя, что на душе кошки скребут. Ну да, «в ночь ее поезд унес». Вот так и с ней будет, поезд их с мамой и Никиткой в ночь унесет, причем в ночь уже завтрашнюю, да что там, сегодняшнюю – только без миллиона алых роз, но с почти миллионом долларов в трех сумках. Точнее, в двух сумках и одном чемоданчике на колесиках. Хотя какая теперь, в сущности, разница: они должны были расстаться, и Валька об этом понятия не имел. |