Книга Зеркала и галактики, страница 276 – Елена Ворон

Космолетчики ушли, а я уселся в закутке, прижался затылком к упругому студню стены. Было тихо: ни стона «Испаньолы», ни шелеста шагов, лишь кровь стучит в висках, будто думает проклюнуться наружу. Скорей бы уж все закончилось.

«Не предавай тех, кто тебя любит», – говорил Сильвер. Легко сказать.

– Лайна, – беззвучно выдохнул я. – Любимая. Прости.

Кто тут меня простит? «Испаньола»? Крысы? Чистильщики? Я себя не прощу. Корабль-убийца не позволит. Выслушает жалкий лепет, что я-де выполнял приказ, спасал Криса Делла, – и не примет мои оправдания.

Я саданул себя кулаком по бедру. Нечего ныть. Куда там я собирался? В море? Вот и пошел. В напоенные солнцем сине-зеленые волны, в круговерть легкой пены, в соленые брызги, которые ветер срывает с воды. Поднялся на волне. Ухнулся вниз. Окунулся под воду, так что макушке стало холодно; я этого не люблю. Вынырнул, фыркая, проморгался… Эх. Не море это, а крошечный закуток, и снаружи на меня тысячей фиолетовых глаз глядит чернота.

Тогда – на луг Юны-Вэл. В туман, к темнеющим на фоне вечернего неба ели-ели, под бледные звезды, слушать прощальные трели прыгунцов. Мокрая от росы трава шуршит, сминаясь под ногами, стряхивает звенящие капли… Нет, это звезды в небе звенят… Тоже нет. Понял: это браслеты на руке, которую я держу. Тонкие серебряные ободки на запястье. Лайна таких не носит. Ну так что ж? Это луг Юны-Вэл, и браслеты ее. И пальцы ее – длинные, теплые, сплетенные с моими. Мы идем рядом, и я наслаждаюсь теплом ее руки, и касаюсь плечом ее мягкого плеча… С чего я взял, что она одного со мной роста? Ну, пусть так и будет. Она высокая, сильная, гибкая. Удовольствие смотреть, как уверенно она шагает, не боясь осыпающейся росы. На ней охотничьи брюки и сапожки со шнуровкой, в таких можно пройти много миль.

Лайна боится вечерней сырости. А Юна-Вэл ничего не боится. Бесстрашная решительная Юна. Юнона-Вэлери Сильвер. Чужая жена. Чужая любимая. Она незнамо где, на краю света. Да вот же она – со мной рядом. Моя. Моя любимая. Кто скажет «нет»? Мы вместе идем через луг, мы приближаемся к лесу, темные ели-ели вырастают все выше, их острые верхушки все отчетливей врезаются в жемчужно-голубое небо. Туман возле опушки редеет, и мы уходим со знобкой прохлады луга в дневное тепло, сбереженное лапами ели-ели, ступаем меж деревьев по сухой хвое, по вылезшим из земли корням. Юна-Вэл быстро шагает; Лайна уже десять раз бы запнулась… Неправда: Лайна тоже умеет ходить по лесу… Не лги себе, не умеет. Юна-Вэл ловко скользит меж едва различимых стволов, отводит колючие лапы в сторону, чтобы не хлестнули меня по лицу. А я отвожу ветви, чтобы не задели ее, чтобы ни одна хвоинка не коснулась нежных плеч. Они прикрыты волосами цвета коффи, но сквозь колечки просвечивает обнаженная кожа. В темноте под деревьями она кажется белой. Странно – на Юне-Вэл охотничья куртка, а плечи голые, беззащитные. Непорядок. Я привлек ее к себе, поддернул куртку, натянул плотную ткань на плечи; во сне это нетрудно было сделать. Юна-Вэл улыбнулась, высвободилась и пошла вперед, легко ступая по хвое, разводя ветви руками. Опять неправильно. Нагнав любимую, я одной рукой обнял ее, а другую выставил перед собой, оберегая Юну-Вэл от коварных сучков и колючек. Да, именно так и должно быть.

Вышли на крохотную полянку. Темно; лишь клочок прозрачного неба над головой, и вниз глядят любопытные звезды. Я собрал хворост и сложил костер; Юна-Вэл помогала, сноровисто ломая ветки о колено. Лайна бы в жизни за них не взялась… Я запалил огонь. Оранжевые язычки заструились вверх, выбрасывая тоненькие струйки дыма, обнимая веточки с еще не опавшей хвоей, раскаляя ее докрасна. Костер затрещал, над ним взвились суетливые искры, в кронах ели-ели завозились ночные мышаки. Юна-Вэл уселась на мху возле костра, подтянув колени к груди и обхватив их руками; в блестящих глазах отражался огонь. Она опустила ресницы, и они затенили танцующее пламя.

Я сел возле нее – спина к спине, плотно прижавшись, ощущая тепло ее тела и щекотную ласку волос. На мху, на корягах, на лапах ели-ели гуляли отблески костра и разбуженные черные тени. Во сне можно делать что угодно и говорить что хочешь. Поэтому я заговорил о том, что меня мучило:

– Я виноват перед Лайной. Нельзя предавать тех, кто тебя любит, а я…

– Полагаешь, эта дурочка и впрямь тебя любит по-настоящему?

Неожиданное холодное презрение было хуже пощечины. Несправедливо и очень обидно. Я сдержался.

– Полагаю, да.

– Смешной. Ты предложил ей руку и сердце, а она забормотала о сокровищах, которые ты должен привезти. И о мамочке, которая будет гоняться за тобой с метлой, если не разбогатеешь. Разве так любят?

Я помолчал, размышляя. Куда меня заносит? Я вовсе не обиделся тогда на Лайну; она была права… Была ли? Разве меня не задел ее отказ? Задел, да еще как. Вот оно и откликается. Я не придумал, что сказать, и ляпнул глупость:

– Значит, не страшно, что я люблю тебя?

– Не надо меня любить, – возразила Юна-Вэл серьезно.

– Почему нет?

– Я не твоя.

– Моя. Ты же со мной здесь, в лесу.

Для странного сна подобная логика – в самый раз. Молоть что в голову взбредет, лишь бы не возвращаться на «Испаньолу», на нижние контуры, к Сильверу.

– Джим, – Юна-Вэл нашла мою руку, крепко сжала. – Смешной ты человек, ей-богу.

– Смешной, – признал я покладисто. – Смотрел на твой портрет одну минуту – и влюбился.

– Плохо, – вздохнула она печально. – Меня любит Израэль.

– А ты его? – Наяву я не полез бы в душу полузнакомой женщине. Однако сон есть сон, он многое извиняет.

– Я люблю Александра, – отрывисто проговорила Юна-Вэл.

Поюна?! Нет: Александра Смоллета.

Ну конечно, она неспроста назвала зверя именем нашего капитана. «Ах, Александр, Александр!» Эдак и при муже причитать не возбраняется. Ему и невдомек, что она прежнего возлюбленного поминает.

– А как же Израэль? – спросил я, потому что сочувствовал Хэндсу и желал ему добра.

– Отвяжись, – Юна-Вэл убрала руку, сжимавшую мои пальцы.

Я оглянулся. Она сидела, прижавшись спиной к моей спине, и волосы скрывали от меня ее лицо. Она была со мной – и не со мной, моя – и не моя. Отродясь не брал чужого, но сейчас так хочется. Хоть бы только раз ее поцеловать. Не позволит. Да что это такое, в самом деле? Хозяин я своим снам или нет?

– Юна, это мой сон или не мой?

– Твой.

– Я в собственном сне могу поцеловать женщину, которую сам придумал?

– Попробуй. Я надаю пощечин.

Вскочив, я рывком поставил ее на ноги. Она отшатнулась. Не испугалась – отпрянула, чтобы не быть со мной рядом. Точно ледяной водой окатила.

– Прощай.

Юна-Вэл пошла прочь с полянки. Я смотрел, как она уходит – решительная, оскорбленная. Позови я ее, прикажи остаться – и она бы осталась, ведь это все-таки мой сон. Но глупо что-то требовать от женщины, которой я не мил.