Книга Проблема для некроманта, страница 46 – Наталья Шнейдер

– Как только зайдешь, осенишь себя священным знамением, – Винсент снова обрисовал в воздухе круг, показывая каким. Движение вышло уверенным и четким. Нервничает он, как же, спокоен как скала! – Отвесишь поясной поклон. Потом я возьму тебя за руку, и дальше слушай, что велит брат Людвиг. Все довольно просто.

Это тебе просто, ты в этом вырос, и даже если был не слишком усерден в вере, все равно нахватался. Я стиснула в пальцах юбку. Голова кружилась, сердце колотилось в горле, и начало колоть кончики пальцев. Нет, это никуда не годится, начинается гипервентиляция. Если дышать слишком часто – как я сейчас, от волнения – в крови снижается количество углекислого газа, меняется активность ферментов, и гемоглобин перестает отдавать кислород в ткани. Этак я и в обморок хлопнусь, точно изнеженная барышня былых времен.

Я заставила себя дышать ровно, сосредоточившись на ритме. Вдох – пауза… Пауза, я сказала! Выдох – пауза. Вдох… Ни о чем не думать, дышать и считать, сейчас станет легче. И в самом деле, когда в конце коридора показался бородатый старик в расшитом золотой нитью одеянии, голова уже не кружилась и сердце почти успокоилось. Правда, коленки все равно подгибались, едва я поднялась навстречу священнику. За ним следовали двое парней с едва пробившейся растительностью на лицах. Их желтые одеяния были расшиты лишь по подолу, обшлагам и у ворота.

– Долгой жизни и детей, – приветствовал нас старший.

В руках он держал поднос, где стояла деревянная чаша, накрытая ломтем черного хлеба, белоснежная тряпица и круглая глиняная шкатулка под крышкой. Кэри говорила, что черный хлеб – для простонародья. Или в храме он должен напоминать о смирении и нестяжательстве?

Еще немного, и я начну записывать вопросы, которые продолжают роиться в голове. Рехнуться можно, сколько вокруг мелочей, которые мне совершенно непонятны. И любая из них может оказаться вовсе не мелочью.

– Благодарю от нас обоих, – склонил голову Винсент, подставил мне локоть и повел следом за братом Людвигом.

Священник жестом – не прикасаясь – открыл одну из ряда дверей в стене, шагнул в проход, парни разошлись по обе стороны дверного проема. Едва переступив порог, брат Людвиг поклонился алтарю, где тоже стояли свечи, цветы и вырезанная из дерева лошадка, и, лишь выпрямившись, прошел в глубь комнаты – пожалуй, не больше кухни в стандартной «хрущевке».

Интересно, все двери в коридоре ведут в такие «моленные комнаты»? Здесь не принято собираться и молиться всей толпой? А проповеди? А церемонии вроде той, ради которой мы здесь? Впрочем, ни служка, ни священник, ни те, кто с ним, не выказали удивления, что с нами нет толпы родичей и друзей. Или толпу приглашают на первую часть церемонии – ту, что была вчера… господи, всего лишь вчера! «Перед лицом Предвечной матери и собравшихся здесь людей…». Да, похоже, так. Что ж, тем лучше. Меньше будет свидетелей, если я все-таки ошибусь и все испорчу.

Следом за братом Людвигом шагнул Винсент. Круг в воздухе, поклон. Теперь я. С правой ноги. Я едва не споткнулась на пороге, вспоминая, какая же из ног – правая. Кажется, ничего не перепутала, потому что, когда я выпрямилась после поклона и Винсент взял меня за руку, на лице священника не было ничего, кроме вежливой доброжелательности. Двое парней повторили тот же ритуал, войдя в комнату, разошлись в стороны, остановившись каждый в своем углу.

Священник поставил поднос на алтарь, снова поклонился. Развернулся к нам.

– Назовите ваши имена.

Мы с Винсентом представились. Мне удалось выговорить свое имя так, что голос не дрогнул. Наверное, потому, что моя рука была в его, и это касание согревало, заставляя забыть о страхе.

– Я, прозванный в миру Людвигом, верный сын Предвечной матери, – торжественно начал священник, – перед лицом Ее и верных Ее слуг…

Ага, значит, эти двое – свидетели. Логично. Когда церемония настолько камерная, без свидетелей не обойтись.

– …спрашиваю тебя, Винсент Оркан, не переменил ли ты намерение признать женой стоящую рядом с тобой женщину, Ингу?

– Не переменил. – Винсент легонько сжал мои пальцы.

– Готов ли ты хранить ей верность?

– Готов.

– Намерен ли ты заботиться о ней, как подобает мужу, все то время, что отведет вам Предвечная?

– Намерен, и намерение мое твердо.

Он легко погладил меня по тыльной стороне кисти, и ледяной узел, свернувшийся внутри, вдруг растаял, заискрился пузырьками, как в бокале с шампанским. Я моргнула – очертания священника вдруг расплылись. Слезы? Я в самом деле собираюсь разрыдаться от счастья? Это ведь просто обряд, просто красивый обряд и ничего больше.

– А ты, Инга, не переменила ли намерение признать мужем стоящего рядом с тобой мужчину, Винсента Оркана?

– Не переменила.

Да, «навсегда» – это слишком необратимо, но ведь и вечности не существует. И дура я буду, если упущу хоть миг из тех, что отведет нам здешняя богиня.

– Готова ли ты хранить ему верность?

Тут и думать не о чем.

– Готова.

– Намерена ли ты заботиться о нем, как подобает жене, все то время, что отведет вам Предвечная?

А как подобает жене? Мы ведь так и не успели толком обсудить ни дом, ни хозяйство, ни чего он от меня ждет. И все же…

– Намерена, и намерение мое твердо.

– Да будет так.

Священник снял с чаши ломоть хлеба, разломил его пополам и поднес к нашим лицам.

– Вкусите же хлеба, дарованного Предвечной…

Надеюсь, тут не заморачиваются тем, кто больше откусит? Не каравай, в конце концов. Брат Людвиг завернул остатки хлеба в ткань, взял с подноса чашу, подал мне.

– Дай отведать мужу, после пригуби сама.

Я протянула чашу Винсенту – он накрыл мои руки своими и так, не разжимая рук, отпил сперва сам, потом протянул мне. Аромат вина отдавал яблоками. Я подняла взгляд над краем чаши, встретилась с глазами мужа и расплылась в улыбке. Еще немного – и взлечу, как воздушный шарик, наполненный гелием. И это Винсент утверждал, что Предвечная слишком добра к нему? Это мне невесть за что свалилось такое счастье!

Я вернула чашу священнику. Тот сделал резкое движение, выплескивая вино на нас, и я едва не отскочила, лишь в последний момент сообразив, что раз тут принято поливать молодоженов, значит, так надо. Но на нас не попало ни одной капли, вылитое просто исчезло в воздухе. И так же, из воздуха, брат Людвиг извлек нашу шкатулку. Открыл.

– Возьми кольцо и надень мужу.

Кольцо Винсент выбрал гладкое, как наши обручальные. По странному совпадению, его тоже надевали на безымянный палец, и у меня задрожали руки – слишком все это было… по-настоящему. Как дома.

Голос священника развеял наваждение:

– Сядь и держи.

Сесть? Оказывается, рядом уже появилась табуретка – ее священник тоже, наверное, из воздуха достал. Он вручил мне в одну руку глиняную шкатулку, которую принес сам, в другую – шкатулку с серьгами. Винсент встал за моей спиной, положил ладони мне на плечи, погладил, успокаивая. Я, не удержавшись, легонько потерлась затылком о его живот.