Онлайн книга «В смысле, Белоснежка?!»
Маленькие глазки-буравчики уставились на меня, а затем стражник просто вышел. Запер дверь. Я поднялась, подошла. Гречневая каша с маслом. И два маленьких пирожка. У меня несколько часов, а никаких идей как сбежать у меня не было. Подумать только! Белоснежка казнит Злую королеву! Как-то неправильно, не находите? Я принялась мерить шагами камеру вдоль, поперёк и по диагоналям. Что делать? Что делать? Неужели придётся звать на помощь Румпеля? Нет-нет, надо что-то придумать! – У тебя пирожки с капустой или с рыбой? Бертран! Как всегда, только думать мешает! – Не знаю, не смотрела, – огрызнулась я, продолжая ходить и напряжённо перебирать все известные мне варианты побегов. Через вентиляцию? Ага, конечно! Тут и слова-то такого не знают… – Так посмотри. Бертран? Э-э-э… В смысле? Я резко обернулась и увидела его красно-рыжую башку в окне. Она с надеждой смотрела на меня. – Ненавижу с капустой, – пояснил печально. – Давай махнёмся? Я подбежала к окну, затем метнулась обратно, подтащила стол, сняла с него миску, положила на кровать, взобралась и выглянула. Бертран висел на верёвке, которая уходила вверх. – Ты откуда тут? Как? – Пирожки, – ворчливо напомнил он. Я чуть не выругалась. Слезла, разломила пирожок. – С рыбой. Глаза Бертрана вспыхнули радостью. – Махнёмся? – Сначала ответь. – Ну… Дядя обожал меня под арест сажать, то за одно, то за другое. Такое вот тупое наказание за всякую ерунду. Со временем я расшатал решётку так, что она стала выниматься из пазов, притащил верёвку и всякое разное. Короче, обустроился. Моя камера в той же башне, что и твоя, только этажом выше. – То есть, дядя всегда сажал тебя в одну и ту же камеру? Бертран хмыкнул: – Нет, конечно. Но в башне их всего две. – То есть… Мою ты тоже обустроил? – Ну конечно! Я ж не знал, куда меня посадят в следующий раз. – И решётка… – Ну да! – Тогда – заходи. Мои пирожки – твои. Бертран обрадовался, раздвинул прутья решётки и ногами вперёд соскользнул в окно. – А верёвка? Стража её не заметит? – Не. Они никогда не смотрят наверх. Бертран с наслаждением запихнул пирожок в рот, закрыл глаза и зажмурился от удовольствия. Прожевав, вздохнул: – Никто не готовит пирожки так вкусно, как Беляночка, тюремный повар. У неё лёгкая рука… – Беляночка? У неё ещё сестра Розочка, да? – Угу. И он принялся за второй пирожок. – Меня на закате казнят, – пожаловалась я. – По приказу Белоснежки. Бертран дожевал. – Чёрт, – расстроился похоже, – досадно… Готов составить тебе компанию до вечера и… Скрасить последние часы. Он вдруг хитро улыбнулся, притянул меня к себе с явным намерением целоваться. Я слегка ударила кулаком в его плечо: – А спасти меня? Нет такого желания? Кот растерялся. Видимо, подобная мысль в его голову не приходила. – А как? Я, конечно, могу поговорить с Белоснежкой… – Побег. Можно на твоей верёвке спуститься вниз… – На закате, говоришь? Значит, будет светло. И как ты пройдёшь мимо стражи? Я притворно вздохнула: – Придётся, видимо, обращаться к Румпелю. В этом королевстве, кажется, только он способен на что-то… Бертран нахмурился. Поморщился. – Ты давно исповедовалась? *** Священник в чёрной сутане и белой рубахе поверх неё – не рубахе, тунике? не знаю, как это правильно называется – вошёл в камеру, сбросил с плеч просторный серый плащ, встряхнул с него снег и посмотрел на женщину, лежащую на кровати. – Милость Божия с нами, дочь моя. Поднимайтесь. – Не-ет! – простонала несчастная и всхлипнула под одеялом. – Простите, отец мой, но мне так стыдно от тьмы грехов моих, что я не могу смотреть на ваш светлый лик. Голос был тонким, почти пищащим, и исполненным жеманства. – Хорошо, – падре вздохнул, поискал глазами куда повесить плащ, не нашёл. Положил на стол. – Покайтесь, дочь моя и… Он притянул табурет к кровати, прочитал положенные молитвы на латыни, осенил себя крестным знамением и сел. – Я никогда не исповедовалась прежде, отец мой, – всхлипнула женщина. Она лежала, поджав ноги к груди, полностью накрытая одеялом. – Что ж… Когда-то нужно начинать. – Когда мне было семь лет, я украла кошелёк. Накупила на все деньги конфет. А потом раздавала их за поцелуи… – Что ж… дети есть дети. Продолжай. – Украла рыбу со стола, а когда кухарка пожаловалась и меня наказали, подложила ей в только приготовленный кекс живую мышь… Падре вздохнул. – Майя, милая, мы так с тобой не успеем до заката. Оставь детские грехи. Бог простит их… – Я не хочу умирать! – всхлипнула несчастная. – Падре, я не хочу умирать! – Тебе нужно смириться, дочь моя. Мы все умрём рано или поздно. Продолжай. – Мне было четырнадцать лет, когда я потеряла девственность… Но мне так стыдно, падре, пожалуйста, наклонитесь ниже, я вам на ухо расскажу… – Не стоит, дочь моя. О блуде не стоит рассказывать подробнее. – Но там не только блуд! Блуд это, в конце концов, такие мелочи… приятные… Падре покраснел. С упрёком взглянул на одеяло. – Нельзя так говорить, дочь моя! Грехи все ужасны… Одеяло всхлипнуло. – Я не могу произнести вслух то, что было потом. Мне ужасно стыдно, святой отец. – Но мы здесь одни, тебя никто не услышит! – А мухи? Падре снова тяжело вздохнул. Наклонился… Под одеялом что-то горячо зашептали, и тонзура священника начала наливаться алым. Однако, прежде, чем она побагровела, одеяло внезапно взбрыкнуло, обхватило его за шею, повалило на кровать, забило рот… – Простите, святой отец, – выдохнул тоже весь красный и взлохмаченный Бертран, садясь верхом на пытающегося вырваться священника и крепко связывая его руки верёвкой. – Последний мой грех: обман священника и непослушание властям. Каюсь. – А одежду снять? – хмуро уточнила я, откинув полотняную завесу нужника и выходя в комнату. |