Книга Рукопись антиквара, страница 82 – Наталья Николаевна Александрова

Возможно, так и было, но болезнь брала свое, и Вероника Аркадьевна старалась, как могла, отцу помочь. Говорили, что отцу нужна очень сложная операция, не все брались за это.

Но нашелся один врач, который изобрел новый метод… в общем, отца убедили, и он согласился на операцию. Но то ли организм у отца был сильно ослаблен болезнью, то ли в процессе операции пошло что-то не так, но он умер прямо на столе у хирурга, врачи ничего не смогли сделать.

Далее Валентин Юрьевич добавил, что похороны уже состоялись, отца похоронили на том же кладбище, что и мою мать, могилы рядом, такова была его воля. Он бормотал еще соболезнования и что до меня не смогли дозвониться, но я бросила трубку и рванула к такси, благо Вася его уже вызвал. Я велела таксисту везти меня домой, а они с Васей пускай сами разбираются.

Я взлетела по лестнице и забарабанила в дверь квартиры, куда меня принесли из роддома, где всю жизнь прожил мой отец и много лет жил мой дед с семьей.

Мне долго не открывали, наконец послышались тяжелые шаги, по которым я узнала Эльку. Она долго гремела замками, так что я стала бить в дверь ногой. Наконец дверь отворилась, за ней стояла гора – это теперь Элька так выглядела, но меня это, разумеется, нисколько не трогало. Я оттолкнула ее и бросилась в квартиру.

Веронику Аркадьевну я нашла в спальне. В комнате было темно, потому что тяжелые плотные занавески опущены, так что я не сразу разглядела на постели скорчившуюся фигуру мачехи. Было душно, пахло лекарствами.

Я включила свет, она подняла голову и жалко замигала глазами.

– Кто здесь? – спросила она не своим, а каким-то сорванным голосом. – А, это ты…

– А ты кого ждала? – проскрежетала я, сдерживаясь из самых последних сил.

В первый раз в жизни я была во власти дикой неуправляемой ярости. Мне хотелось бить стекла и крушить мебель, топтать ногами осколки посуды и вспороть ножом матрац, на котором лежала эта мымра.

– Добилась своего? Долго этого добивалась, долго старалась? – Голос мой все еще скрипел, но стал гораздо громче, уже не так сложно было выталкивать слова из глотки.

– Что ты такое говоришь? – прошелестела Вероника Аркадьевна. – Зачем?

– Зачем? А зачем ты его выпихнула на эту операцию, думаешь, не знаю, как ты ему в уши пела: иди, иди…

По выражению ее лица я поняла, что была права, это она его уговорила. Отец не хотел, сомневался, это она, она виновата в его смерти. И она прекрасно об этом знает.

– Решила ускорить события, да? Невтерпеж было ждать, когда он умрет и вы с доченькой останетесь тут хозяйками! – гремела я.

– Что ты говоришь… – Вероника Аркадьевна с трудом села на кровати, теперь она была не просто бледная, а белая с синюшным оттеком, и произнесла эти слова трясущимися губами. – Ты думаешь, что я, что мы… – Она сделала попытку встать, но не смогла.

Надо сказать, ее вид не произвел на меня никакого впечатления. Хотя, конечно, от прежней Вероники Аркадьевны мало что осталось. Точнее, ничего.

Где прямая спина, как будто у нее там не позвоночник, а стальной стержень? Где выражение суровой непреклонности, которое не покидало ее лица почти никогда?