Книга Всевидящее око фараона, страница 96 – Юлия Алейникова

— Феденька, я все понимаю, я больше всего на свете этого хочу, но я не могу бросить отца, просто не могу! У него больше никого нет, только я! — прижав к сердцу кулачки и глядя на мужа несчастными глазами, говорила с надрывом Анечка.

— Но у меня тоже никого нет, кроме тебя! Никого!

— Я знаю, милый мой, я знаю, я на все готова ради тебя, честное слово, но я не могу бросить отца!

— Да это же абсурд какой-то! Его никто не собирался бросать, жили тихо-мирно, виделись чуть ли не каждый день, и вот нате вам, этот отъезд! Ни с кем не посоветовавшись, ни о ком не подумав! — Возмущению Федора не было предела. — Анечка, ты хоть понимаешь, как важна для нас с тобой эта экспедиция? Я поеду туда как представитель Дюваля! Я буду личным помощником руководителя экспедиции! Для меня это гарантированное имя в научных кругах, это статьи, это докторская степень, это место на кафедре, это приличное жалование, это наше с тобой будущее! Это слава, в конце концов! Это деньги! Это лекции, это статьи! Да Дюваль только из-за моих рассказов рискнул ввязаться в это предприятие, я должен представлять его интересы, выступать гарантом! А Египет, а Каир, а гробница Тутанхамона? Ты же мечтала там побывать, ты грезила этой поездкой, и теперь все забыть? Да от этой поездки зависит все наше будущее, положение в обществе, будущее наших детей! Я могу сколотить там неплохое состояние! Мы можем!

— Феденька, любимый мой, я все понимаю, — в сотый раз повторяла Анна, глядя на мужа несчастными глазами. — Но папа! Он твердо решил ехать, его там будут издавать, ему дадут квартиру, работу, сам Луначарский обещал! Граф Алексей Николаевич пишет.

— Какой еще Луначарский? При чем тут Луначарский? Плевать я хотел на графа, мало ли что он пишет! Твоего отца и так издают, у него есть квартира. Хорошая квартира! Зачем ему куда-то ехать, да еще и к большевикам? Ты разве не читала, что пишут сейчас о России? Что там творится? Это же чистейшее безумие! Ну зачем, зачем ему понадобилось туда ехать, да еще и сейчас?

— Феденька, милый, ты же знаешь, как он тоскует по Родине! Но это и наша с тобой родина. Разве ты не хочешь вновь вернуться в Петербург? На свою родную Николаевскую улицу, домой? Ты же сам мне рассказывал, как был счастлив, как скучаешь по дому.

— Анечка, да как же ты не понимаешь?! Я был счастлив дома! Дома! С мамой, папой, с Оленькой! Я был счастлив в той жизни, но ее уже нет! И никогда не будет! А теперь я счастлив здесь, с тобой! Неужели это непонятно? Я категорически отказываюсь куда-либо ехать и тебя не пущу! Это безумие чистой воды!

— Феденька, милый, что же мне делать? Я не могу бросить папу, просто не могу! — Анечка залилась горючими слезами, прижав по-детски к лицу ладошки, ее плечики вздрагивали, сердце Федора разрывалось от жалости и любви.

Он не выносил женских слез, слез любимой жены особенно.

Он опустился перед ней на колени, стал целовать ее мокрые от слез руки, бормоча в раскаянии:

— Прости, прости меня, родная, любимая моя. Прости меня. Мы сделаем так, как ты захочешь. Мы поедем, поедем в Россию с твоим отцом, я все сделаю для тебя! Только не плачь.