Книга Потерянная рукопись Глинки, страница 57 – Людмила Горелик

Между тем матушка требовала его возвращения в Россию. Он не хотел ехать – как жить в Петербурге? Его бывшая супруга проживала там же, в Кронштадте; при одной мысли о возможной встрече ему становилось плохо. «Отдалиться от мест, связанных с печальными воспоминаниями, переменить окружающую обстановку и много работать – вот одно-единственное лекарство от нравственных страданий», – думал он.

Все же за три года путешествий композитор окреп, и летом 1847 года нашел в себе силы вернуться. Надеясь на скорое возвращение, он захватил с собой своего веселого испанского компаньона дона Педро.

Глинка взял его на службу еще в первый год пребывания в Испании. Там он был незаменим: служил и переводчиком, и проводником. И с хорошенькой барышней мог познакомить, и музыкален был – умел и петь, и играть на разных инструментах. В России он скрашивал Глинке длинную русскую зиму: и в Петербурге, и в Новоспасском напоминал о солнечной Испании не только песнями и танцами, но и одним своим присутствием. Глинка верил, что они скоро вернутся в Испанию, на эту веселую, как ему казалось, землю.

В Петербурге все было другое. Северная столица в этот приезд еще более разочаровала композитора. После его отъезда многое изменилось – главным образом, настроение людей. Он с трудом привыкал к новому Петербургу. В центре интересов прежде беззаботных друзей Глинки стали новомодные общественно-политические веяния. Друзья разделились на славянофилов и западников. Спорили в этих кружках уже не столько об искусстве, сколько об историческом прошлом и политическом настоящем страны. Глинку, создателя национальной русской оперы, считали теперь славянофилом и приняли в соответствующей группе восторженно.

А он… он был сконфужен. Новое положение не нравилось ему. Он не чувствовал себя своим в славянофильском кружке. Многое в речах людей, считающих его соратником, было ему непонятно и даже казалось смешным. Их вера в единый славянский мир, превосходящий старую Европу, порождала странные фантазии. Известный журналист Булгарин в своих очерках потешался над утверждениями славянофилов, будто «Илиада» и «Одиссея» сочинены в Белоруссии, а Эскулап родился в Польше. Еще более неприятны были ему появившиеся в другой группе – западников – намеки на «извечную русскую отсталость», на отсутствие великого прошлого и необходимость все переменить.

Воспитанный европейским романтизмом, Глинка любил национальные проявления любого народа: русского, испанского, финского – любого. Величие империи также было для него неколебимым – при всей ненависти к петербургским сплетням и интригам, к сырому климату этого города. Он чувствовал себя устаревшим, жить в Петербурге не хотел. Рвался опять в Испанию, но Европа была охвачена революцией. Дальше Варшавы ехать стало опасно.

Глинка наезжал в Варшаву, тогда часть России, ее западный форпост; жил там месяцами, потом возвращался… В течение трех лет, вплоть до отъезда в Германию, откуда уже не суждено ему было возвратиться, композитор вел жизнь между тремя городами: Петербургом, Варшавой и Смоленском. Да, именно Смоленск стал средоточием его душевного надрыва в этот период.

Хоронили Дашу из больничного морга.

День был теплый, уже с утра припекало. Елена Семеновна с Юлей приехали на такси, чтобы не идти по жаре. Возле двери морга стояла совсем маленькая кучка людей: сокурсники девушки разъехались после сессии, да и не все знали о случившемся. С удивлением Шварц увидела Потапова. Он ей молча кивнул и остался стоять поодаль. Он и на поминки в кафе пришел.