Книга Золотой идол викингов, страница 25 – Людмила Горелик

Принесли Золотую Бабу. Поставили на пол. Мягкий свет исходил от сидящей в непринужденной позе женской фигурки. Золотые отсветы легли на чисто выметенный пол. Сложив руки на животе, Баба смотрела в глаза каждому – прямо, открыто. Завораживающим был ее взгляд.

– Ах, какая! – воскликнул Добрыня. – Не может она зло принести!

Тут Агнета внесла серенького котка, опустила на пол.

Увидев фигурку из золота, Мышебор тотчас распушил шерсть на загривке и зарычал. Теперь он казался большим и страшным.

– Что ты, Мышебор? – спросила Сиггурд. – На кого ты сердишься?

Мышебор, рыча, подползал на брюхе к Золотой Бабе. Шерсть он распушил настолько, что увеличился в размерах вдвое. Страшные клыки на его оскаленной морде пугали. Уши были прижаты к спине. Хвост тоже распушился, он волочился за ползущим котом, повторяя движения его тела.

Золотая статуэтка по-прежнему сияла мягким, радостным светом. Казалось, Баба смотрит на взъерошенного серого зверька с насмешкой.

Вдруг он кинулся на статуэтку, вцепился в нее когтями передних лап и начал рвать.

Медведь хотел взять его на руки, но побоялся: коток превратился в страшного зверя, он был почти невменяем.

– Мышебор, Мышебор, за что ты ее так? – успокаивала Сиггурд.

Но разъяренный коток не слушал: мощными ударами лап он опрокинул Золотую Бабу и покатил в угол.

Никто не смел помешать зверю.

– Мышебор, ну ее, оставь ее… – Агнета протянула руку и погладила зверя по взъерошенной шерсти.

Коток еще раз грозно фыркнул, но Агнету не тронул, прижал еще сильнее уши и сел у ног девочки. Он продолжал шипеть на поверженную в углу Золотую Бабу, однако шерсть его постепенно приглаживалась, ее ворсинки приходили из вертикального состояния в более привычное горизонтальное.

– Он что-то знает, вы с Медведем правы. – Вячко обращался к Сиггурд. – Что ж, пожалуй, и впрямь стоит отправить Золотую Бабу с Фари в нижний мир – там она не сможет причинить вреда.

Отца Владимир Углов помнил смутно. Ему было пять лет, когда отец ушел на войну, с которой не вернулся. Город уже в июле начали бомбить, эвакуироваться они с матерью не успели. Помнил, как рвал на Соборном дворе крапиву на щи, как разбомбили их дом на Рачевке – последние месяцы перед приходом наших жили с матерью в полуразрушенном подвале…

А в сорок четвертом город начали восстанавливать, мать пошла на стройку. Строители тогда были очень востребованы, и им дали комнату в доме на Ленина: мать на его восстановлении и работала.

Жили бедно, и он после седьмого класса не стал продолжать учебу, в пятнадцать лет выучился на каменщика, работал на стройке, как и мать. В подростковом возрасте он был хулиганом, курил лет с восьми, позже и пить с ребятами пробовал. Мать сердилась, да ведь все матери сердятся. Она умерла, когда ему еще не исполнилось семнадцати. Без нее совсем плохо стало. Может, и спился бы, но случай остановил. Звали тот случай Стелла.

Девушка с таким необычным именем жила в соседнем подъезде. Как и Вовка – его тогда все во дворе звали Африка, – она жила вдвоем с матерью, медсестрой. Отец у нее тоже погиб – да половина их ровесников росла без отцов. И мать у нее умерла почти одновременно с матерью Вовки, на два месяца раньше.