Книга Кофе и мед, страница 17 – Софья Ролдугина

— Леди Виржиния, ещё один танец?

— Пожалуй, пропущу, — машинально откликнулась я.

Взгляд у Мэтью стал тревожным.

— Вы нехорошо себя чувствуете?

— Метель меня утомила, — солгала я, не желая признаваться, что выискиваю глазами другого мужчину, который, скорее всего, не появится вовсе. — И хочется пить.

— Желаете чего-то особенного? — не растерялся он. — Только скажите. Здесь не только вино подают… если, конечно, знать тайное слово.

Прозвучало это презабавно — и крайне загадочно.

— А кофе можно достать? — шутливо осведомилась я. И, прежде чем Мэтью отправился выполнять просьбу, исправилась: — Нет, настолько особенного не нужно. Вы сумеете найти что-то согревающее, но не пьянящее? Хочется сохранить ясную голову.

— Будет исполнено, — кивнул он с исключительной серьёзностью. Только хвост опять легкомысленно качнулся из стороны в сторону, портя игру.

Мы условились, что ожидать я буду в ближайшем зале для отдыха. Самое верное, если только не желаешь постоянно отказываться от приглашений на танец. Тем более что снова играли контрданс, а за ним должен был последовать и первый вальс.

«В прошлом году я провела его с Крысоловом», — вспомнилось некстати.

Во рту появился неприятный металлический привкус.

Чтобы отвлечься от раздражающих мыслей, я принялась снова разглядывать гостей. В зале для отдыха их оказалось немного. Одна из тех леди в розовом — разумеется, не Абигейл; мужчина в костюме охотника; какая-то снежная принцесса — девица в исключительно пышном белом платье и в короне; несколько пиратов, почти одинаковых и различающихся лишь комплекцией; наконец, долговязый «волк» из сказки и хрупкая леди в насыщенно-красной накидке… Костюмы у этих двоих оказались занимательные. Я, признаться, неприлично увлеклась, разглядывая причудливую вышивку на кроваво-алом бархате, когда вдруг ощутила на себе чужой взгляд.

Раньше мне казалось, что такое случается только в дурных романах: невыносимая тяжесть, которая появляется лишь потому, что кто-то смотрит на тебя. Столь сильная, что невозможно даже голову повернуть, а каждый вдох даётся с трудом. И вокруг плеч точно смыкаются чугунные обручи…

Резко запахло вербеной.

Тяжесть исчезла — не сразу, но спустя долгих тридцать ударов сердца. Я обернулась, однако успела разглядеть лишь край голубого платья. А затем позабыла и об этом, потому что раздался голос, искажённый металлической маской:

— Леди скучает?

— Скучать на маскараде в ночь на Сошествие — преступно, — отшутилась я, не раздумывая, и повернулась теперь уже в другую сторону, медленно, словно бы нехотя. Сердце жалко трепыхнулось и заколотилось быстрее; воздуха стало не хватать. — Да и в целом скука — для тех, кто не умеет занять себя.

— И чем вы занимаете себя, позвольте спросить?

Голос его был прежним, о, да. Но вот одежда… Если в прошлом году маскарадный костюм напоминал старинные алманские наряды, то теперь навевал мысли о гипси. Роскошь для бедных, граничащая с безвкусицей: коричневые брюки, ярко-зелёная рубаха, кожаная безрукавка, расшитый золотом пояс, высокие сапоги… И, в довершение — шляпа, украшенная павлиньим пером.

Не понять, что означает такой костюм, было невозможно. Как ни хочется иногда оставаться в неведении, порой это невозможно: снова и снова отворачиваешься от судьбы, а она со смехом обходит кругом и выплёскивает в лицо бокал, из которого ты отказалась пригубить.