Книга Отдаленные последствия, страница 285 – Александра Маринина

Инга молчала, уставившись взглядом в собственные колени. Она никак не могла сообразить, что сказать, чтобы не навредить… Кому? Себе? Игорю?

Антон выдержал паузу и очень тихо произнес:

– Вы говорили с ней об Игоре Андреевиче? О списке, который он составил? Об убийствах, которые он совершил?

Они знают. Они все знают. Значит, старуха Стеклова все им выболтала. А ведь обещала хранить молчание, никому не рассказывать, и Инга, дура доверчивая, положилась на ее слово. Господи! Что же теперь делать?

Сегодня я пишу в последний раз, девочка моя. Всю минувшую неделю мне было совсем худо, и стало понятно, что нужно завершать. Сил не осталось. Каждое движение причиняет мучительную боль. Как все быстро… Как быстро… Еще совсем, кажется, недавно я чувствовал себя вполне прилично, и когда врачи сказали, что ничего, к сожалению, не получилось, мне не верилось до конца. На этот раз метастазы ударили в кости. Одна часть моего сознания понимала, что вариантов нет, и смирилась, но другая легкомысленно считала, что все неизбежное наступит еще не скоро. Я с энтузиазмом включился в работу, которую наметила Стеклова. Вдвоем мы вряд ли подняли бы такую махину информации, но Светлана Валентиновна привлекла каких-то своих учеников, как я понял – аспирантов и научных сотрудников. Кто-то из них был психологом, кто-то – экономистом, кто-то писал диссертацию по ДТП, разрабатывая уголовно-правовые проблемы квалификации, кто-то занимался тоже квалификацией, но уже преступлений в области медицины. Список соавторов у статьи оказался длиннее, чем само название публикации. Смешно, правда? Но работы было действительно много, и статья вышла в сборнике научных трудов, когда я уже был прикован к постели.

Учеников Стекловой, своих соавторов, я ни разу не видел. Специально попросил Светлану Валентиновну устроить так, чтобы я с ними не встречался и не знакомился. Отчего-то я стеснялся, мне было неловко: они – молодые ребята, собирающие научный материал для своих дипломных работ и диссертаций, перед ними открыто широкое будущее в науке или преподавании, а может, и в бизнесе, а тут я, больной мужик за сорок, который давно уже не читает ничего, кроме новостей, и не имеет в перспективе ничего, кроме мучительного болезненного умирания. Да, я смирился и принял свою скорую смерть, но ум, как известно, с сердцем не в ладу. Разум все понимал, а эмоции не поддавались контролю. Я знал, что мне будет неприятно, даже больно общаться с молодыми, у которых столько всего впереди… Наверное, это была зависть. Кроме того, я не представлял, как мне с ними разговаривать. Со Стекловой было просто, она понимала, что нам обоим осталось недолго, и всегда учитывала это, когда строила планы. Она спокойно реагировала на мою резкость, порой доходящую до грубости. А с учениками ее как быть? Делать вид, что я проживу еще сто лет и буду постоянно помогать им своими связями и возможностями для сбора информации? То есть попусту обнадеживать? Или сказать им все как есть и смотреть, как они мучаются в моем присутствии и стараются меня избегать? Спасибо, этот урок я уже проходил, причем дважды. Короче, мои контакты с миром науки ограничились только профессором Стекловой. Кстати, она да моя бывшая жена – те немногие, кто продолжает мне звонить. Бывшая – жалеет и помогает деньгами, Стеклова – понимает, а все остальные друзья-приятели и женщины отпали сами по себе. С кем-то я поссорился, кого-то обидел, кого-то отвратил от себя, кто-то сам отвернулся. После смерти Ванечки я был еще ничего, более или менее, но после диагноза я стал совершенно невыносим, теперь я это понимаю. Я ненавидел всех… Впрочем, об этом я уже говорил, а на повторы нет времени.