Книга Дебютная постановка. Том 2, страница 80 – Александра Маринина

– Володя!

Лицо его рыжеволосой супруги горело негодованием.

– Ну как так можно! Юрий – милиционер, а не студент консерватории. Возьми себя в руки. Давай быстро покажем Рахманинова – и беги, у тебя скоро репетиция начнется.

«Это полный абзац, – с тоской подумал Губанов. – Ох, как я теперь понимаю Абрамяна! Я готовился-готовился, на занятия ходил, слушал, спрашивал, литературу какую-то читал, даже нотную грамоту худо-бедно освоил, думал, что теперь-то все пойму. А вот ни фига!»

Дорошин встал возле рояля, сделал несколько вдохов. Его жена взяла только одну ноту, повисла пауза, потом он запел, следом вступил рояль. Через полминуты все оборвалось. «Как странно, – мелькнуло в голове у Юрия, – зачем была та единственная нота? Дорошин начал петь не с нее, даже такой олух, как я, это услышал».

– Пап, ты на полтона не попал, – послышался голос из угла классной комнаты.

– Вот! – Дорошин торжествующе улыбнулся. – Перед вами абсолютник. Игорь все услышал, у нашего ребенка абсолютный слух. Я умышленно начал не с той ноты, и Танечка вынуждена была на полтона поднять всю фактуру, то есть транспонировать всю партию рояля на полтона выше. Без подготовки, без предупреждения, просто из головы. Думаете, это легко? Более того, она должна была услышать, на сколько я ошибся – на полтона, на тон, на полтора, то есть в какой тональности пою, и с ходу переложить партию в эту тональность. Транспонирование – это отдельная дисциплина в музучилищах и отдельный тур на всех конкурсах. По-простому называется «транспорт».

Владимир Николаевич ушел на репетицию. Татьяна Васильевна посмотрела на часы.

– У меня есть еще полчаса до следующего занятия, так что, если у вас остались вопросы – задавайте, иначе потом придется долго ждать: я освобожусь не раньше восьми вечера.

Вопросы, конечно, были. Но не по делу. Просто Юрий Губанов не мог преодолеть природную любознательность.

– Я не совсем понял то, что вы с Владимиром Николаевичем мне сейчас показали, – признался он. – Вы сыграли какую-то ноту, потом он начал петь с другой ноты. Это специально?

– Не сыграла, а взяла, – со смехом поправила его Дорошина. – Это был рассказ Старика из оперы Рахманинова «Алеко». Не весь, конечно, только самое начало, три первые строки. Очень коварная штука, очень, даже для опытных вокалистов, а уж для тех, кто плохо слышит тон, – вообще кошмарный ужас. У Рахманинова в партитуре стоит одна нота до, потом пауза и вступает голос, но вступает с фа-диез. Идите сюда, я вам наглядно покажу.

Губанов подошел поближе, встал у нее за спиной. Татьяна Васильевна, не вставая, потянулась к высокой стопке нот, лежащей рядом на этажерке, покопалась в ней, вытащила сложенную гармошкой «склейку», развернула, поставила на пюпитр.

– Вы сказали, что знаете нотную грамоту?

– Совсем капельку.

– Но хотя бы ноты на бумаге с клавишами соотносите?

– Более или менее.

– Смотрите сюда, – она указала на начало фортепианной партии. – Какие тут ноты указаны?

Юра медленно и неуверенно называл ноты. То, что он сам называл «считать палочки», давалось с трудом, глаз не наметан.

– Теперь покажите на клавишах хотя бы первые три.

С этим он справился быстрее.

– Запомнили?

– Вроде да.

Татьяна Васильевна опустила руки на клавиатуру и сыграла несколько тактов.

– Вот так написано у Рахманинова. Володя должен был начать с этой ноты, – она коснулась пальцем черной клавиши «фа-диез», – и я должна была сыграть, как написано. Но он ошибся, в данном случае – умышленно, для наглядности. Он начал с ноты «соль», промахнулся на полтона. И как бы это выглядело, если бы я не услышала и тупо играла строго по рахманиновским нотам? Поэтому мне пришлось поднимать каждую ноту на полтона выше и играть вот так. Смотрите на руки.