Книга Стамбульский ветер, страница 32 – Алеся Кузнецова

– И как звучит это слово?

Я закусила губу, и в уголках глаз внезапно защипало.

Он ответил почти сразу:

– Rüzgar.

– Ветер… – Я едва слышно повторила это слово. Оно было прохладным и легким, будто скользнуло по коже, как детское воспоминание.

– Она любила ветер. Часто писала или зарисовывала в блокнот, и мы вместе сочиняли фразы, почти как стихи. Она говорила, что у каждого ветра свой голос.

– А у тебя был любимый?

– Да. Вечерний ветер на Босфоре.

– Расскажи о нем, чтобы я тоже смогла его почувсвововать.

–– Он пах морем, солью и чем-то невысказанным. Играл с парусами лодок, сливался с мелодичным звоном колокольчиков, привязанных к мачтам. Приносил с собой аромат чая, мяты и – если прислушаться – звуки далеких песен с азиатского берега. В нем было что-то древнее, словно сам Босфор дышал и шептал на разных языках сквозь него.

– Это было давно?

– Очень.

– Почему ты помнишь ее до сих пор?

– Она подарила мне надежду. С ней я впервые подумал, что мы сможем жить иначе. Не так, как жила моя семья. Мы были вместе всего три месяца, а будто целую жизнь… С годами я научился молчать об этом. Боль притихла, но рана так и не затянулась. И сегодня – впервые за двадцать лет – я рассказываю то, что произошло тогда, под небом Стамбула. В тот момент мне казалось, что я готов уничтожить все вокруг из-за боли, которую испытал. Это были не просто разбитые мечты – это был я, израненный и уничтоженный… Однажды Даша просто исчезла. Оставила записку. В ней было написано, что после встречи с моими родными она поняла: мы слишком разные. Что она никогда не сможет стать частью нашей культуры. Не сможет соблюдать наши традиции. И просто ушла… Я никогда не требовал от нее соблюдать наши традиции, я просто хотел создать с ней наши собственные.

– Мне так жаль… – Я замерла. Он не забыл. Он все еще держит эту боль в себе. И я виновата. Да, виновата. Я ушла. Оставила записку, вырвав нас обоих из сказки, в которую мы так отчаянно верили. Но что я могла тогда? Мне было всего восемнадцать, на год меньше, чем Тимуру сейчас. Слишком мало, чтобы бороться. Слишком много, чтобы забыть.

– Я не понимал, что произошло. Ведь все три месяца она наслаждалась восточной атмосферой и, в отличие от меня, действительно любила это все.

– Иногда любовь – это не остаться, а уйти.

– Не знаю. Она не дала мне шанса поговорить и обсудить это так, как мы обсуждали абсолютно все до этого. Я не понимаю, чем ее так могла напугать моя семья. Бабушка Саида, конечно, не подарок, но она умеет быть любящей и, мне показалось, что она приняла Дашу. Знаешь, я долго винил себе, что, возможно, привез ее слишком быстро и поэтому она испугалась моей непростой семьи.

– Но это ведь не совсем так? – осторожно набрала я.

– Сейчас – не знаю. Тогда я видел все иначе. Я рос в доме, где главной была не мать, а бабушка. Женщина, которая меня вырастила. Жесткая. Правильная. Почти, как скала. В ней было что-то от гор и закона. В ее мире нет полутонов – только честь и стыд, долг и предательство. Она всегда спасала семью, как умела. Но, надо признать, что и ломала она всех, в ком видела угрозу.

– Какой она была в твоем детстве?

– Я боялся ее, когда был маленьким. Но, наверное, и любил. Потому что только она и была рядом. Мою мать… Я не знал. Она исчезла. Просто… исчезла. Мне говорили – умерла при родах. Я долго верил. А потом я рос и по мере того, как начинал задавать вопросы, при которых все замолкали, а бабушка поджимала губы, во мне росли сомнения.