Книга Переиграть Афродиту, страница 16 – Мария Самтенко

* * *

Она была травой.

Нет, она, конечно, становилась травой и раньше — ноги прорастали корнями, руки становились стеблями, волосы превращались в листочки, и она то жадно впитывала влагу из земли, то летала где-то вместе с воздушными семенами — но никогда, никогда так.

Теперь она едва помнила, что была когда-то человеком. Она в принципе плохо представляла, что такое быть человеком, в смысле нимфой (а что, между ними еще и какая-то разница есть?). Смутно помнились чьи-то напряженные голоса, и страх, и досада на судьбу… а потом кто-то машет руками, и мир вокруг комкается, тело съеживается, а темные волосы — это почему-то особенно застряло у нее в памяти — зеленеют против ее желания. И вот она трава, трава на мраморе, но все еще страшно, страшно, страшно, и она выбрасывает семена, и поднимается в воздух, оседлав легкий сквозняк, и хочет умчаться прочь.

Прочь от жестоких созданий, с довольными ухмылками разглядывающими ее сверху вниз:

— Теперь она точно ничего не расскажет.

Ей, траве, уже не помнящий своего имени, хочется визжать на них и топать ногами… корнями, но кто бы знал, как тяжело прорастать на мраморе, и она решает просто убраться отсюда.

Летят, оседлав легкий сквозняк, ее едва видимые глазу семена, и она летит вместе с ними, и уже почти не помнит, зачем. Вокруг один мрамор-мрамор-мрамор, ну или дерево, но не живое, а убитое, мертвое, застывшее в неестественных позах, или люди (боги? нимфы?), или еще предметы какие-то, и на всем на этом нельзя прорастать — ей нужна земля.

Да и, честно говоря, не так уж ей и хочется прорастать.

Хочется чего-то этакого, совершенно не свойственного траве, и она даже не может дать этому названия, потому, что в голове — которой, у нее, собственно, и нет — все меньше и меньше человеческих слов. И она летает и жадно присматривается ко всему, и даже когда поток воздуха выносит ее из беломраморного царства наружу, туда, где много-много земли, и много других трав, прорастай — не хочу, она перепрыгивает на другой ветерок и устремляется к приоткрытому окну.

Там снова люди, но они не пьют, не смеются, не пугают ее жестокими ухмылками, как та, в шлеме (эта железка на голове это же шлем?), а лежат, обнявшись, и двигаются в такт друг другу. С губ срываются низкие стоны, и она вспоминает название этому: кажется, это «любовь» или еще что-то такое.

Она ощущает томление, желание присоединиться, но не знает, как это сделать, когда она — трава. Прорасти, что ли, на них?..

Эта идея отметается как совершенно идиотская, и она просто наблюдает. Наблюдает за ритмичными движениями мужчины (мужчина, это который крупнее, с превосходной фигурой, благородным профилем и золотыми бликами в темных волосах — ого, сколько она помнит слов!) и прекрасной золотоволосой женщиной под ним. Которая просто лежит с высокомерным выражением на лице. Мужик, значит, старается, а она даже не постанывает. Возмутительно!

Траве хочется спуститься и показать ей, как нужно заниматься любовью, и претензий у нее о-очень много, но она — всего лишь трава, и, по сути, откуда ей знать, что нужно делать и как? Она же просто растение, и должна расти… мысли сбиваются, и слова забываются вновь, но что-то внутри продолжает хотеть любви, любви, любви, ну, и еще вот этого мужика, прямо сейчас. Можно вместе с женщиной, она все равно просто лежит.