Книга Законы стаи, страница 62 – Полина Ром

Выглядел мой будущий муж далеко не лучшим образом — он был мокрый насквозь, прямо полностью, без куртки, в драной рубахе и вполне отчетливо постукивал зубами.

Заметив рывок Оллы ему навстречу, он успел перехватить ее и не дать прижаться.

— Все хорошо, мама, я живой. Только очень мокрый.

Я испытывала какое-то странное, почти животное облегчение. Казалось, что с моих плеч сняли бетонную плиту, которая давила плотно и равномерно на душу и на разум. Острое понимание того, что этот, по сути, чужой мужик навсегда останется для меня самым близким в новом мире, смешивалось с радостью и недоумением.

Я этого всего не хотела, о такой жизни не мечтала. Просто так легли фишки — мы близкие друг другу люди, и такими останемся навсегда.

Я боялась встретиться с ним глазами — ночью я все же вытянула из Оллы немного информации. Теперь я гораздо отчетливее понимала, что из себя представляют стаи — типичные бандформирования девяностых. И весь этот пасторальный поселочек, с крепкими домиками и трудолюбивыми селянами стоит, литературно выражаясь, на крови. Во время рассказа Оллы я невольно вспоминала парижский «двор чудес».

Город, которым я пару раз издалека любовалась и который мы с Оскаром собирались посетить на выходных, назывался Венгердо. Это столица герцогства, и там, в глубине города стоит дворец, где и проживает сам герцог. А место, где живем мы, называется Мормышка, а жители, соответственно — мормышники.

Мормышка поставляла герцогской столице свежих девок в публичные дома, контрабандные товары для торговли в окраинных лавочках, охранников, убийц и наемников, если кому-то из жителей, вдруг, нужно было решить щекотливую проблему.

Мормышка была местом жительства отребья и нищих под покровительством герцогской короны. За воровство в городе рубили руки подросткам и вешали взрослых. Зато здесь, в поселке, не действовали никакие законы.

Тяжело вздыхая, без конца осеняя себя решеткой молчания, разговорившаяся Олла вспоминала, что иногда с таких ночных работ Оскар возвращался забрызганный кровью так, что рубаху невозможно было отстирать.

— Ой, деточка… — она вяло махнула рукой. — Он ведь хороший у меня мальчик-то. И добрый, и жалостливый какой в детстве был, а только, что сделаешь, жизнь такая. Кто против стаи пойдет — жить все равно не дадут, — она вновь безнадежно махнула рукой и замолчала.

Больше мы с Оллой почти не разговаривали. Она думала о своем и боялась за «сына». Я с ужасом размышляла о том, каково приходится Андрею в этой ситуации. Неужели, он будет убивать? Возможно, это был дикий эгоизм с моей стороны, возможно, просто желание выжить, но я почти не думала о жертвах. Я волновалась только за него — пусть он выживет любым способом!

Я размышляла, что бы делала я в такой ситуации. Убила бы? Или предпочла бы, чтобы убили меня? И с каким-то тихим ужасом, заглянув в собственные темные глубины, понимала — я бы билась за свою жизнь. Скорее всего, проиграла бы, и очень быстро. Я не боец… Но однозначно билась бы, как смогла.

Я дала себе слово, что никогда не стану осуждать Андрея за то, что сегодня, возможно, он стал убийцей. Я четко понимала — я не лучше. Но когда он вошел, я не смогла смотреть ему в глаза. Какой-то иррациональный страх — я чувствовала себя его подельницей, мне было не страшно, скорее, стыдно.