Книга Рождественские расследования, страница 26 – Алекс Винтер, Елена Дорош, Анна и Сергей Литвиновы, и др.

– Уверен в этом. У нас она нашла то, чего в ее мире не было. Любовь. Трудно быть богом, да?

– Не пробовала и не хочу, – улыбнулась его рыжеволосая спутница.

Крымов облокотился о капот автомобиля, интригующе прищурив глаз:

– Ну что, поедем ко мне домой? Утолять жажду?

– Ага, – плотоядно кивнула она. – Я уже проголодалась.

Его глаз все так же оставался прищурен.

– Солянка с копченостями и целая сковорода котлет с жареной картошкой нас примирят с действительностью. – Крымов щелчком пальцев отправил окурок далеко в тающий снег, и тон его сразу изменился: – Зря я пустил старика за плиту – он почувствовал себя хозяином в моем доме. – Детектив открыл дверцу автомобиля. – Его теперь не выгонишь. Говорит, Франсуа Ватель триста лет назад учил его готовить знаменитый «горшочек короля», а Огюст Эскафье – сервировать стол. Ты ему веришь?

– Да кто его знает? – тоже открывая дверцу, рассмеялась Кассандра. – А если правда? Нет, – она замотала головой, – я Антону Антоновичу верю. Ну сам подумай, зачем ему сочинять такие небылицы?..

Наташка всегда была особенно несчастна. Всем как-то счастья недоставало, но ей – совсем. Родители развелись, когда ей было лет двенадцать, наверное. Папаша, человек на людях тихий и интеллигентный, приходил с работы домой, немедленно напивался и превращался в скота и садиста, но тихого такого садиста, чтоб не узнали соседи. Наташку и ее сестру он мучил и тиранил, оскорблял и унижал и маму мучил и унижал. Они – все трое – никогда никому и ни в чем не признавались, берегли честь семьи и папаши. Нет, мы видели, что девочки все время чем-то удручены, как задавлены гирей, тихие какие-то, не смеются, не визжат, не шушукаются, а только молчат и читают. Какие-то странности мы тоже замечали – вроде ожогов или оторванных манжет, затем наспех пришитых, – но, разумеется, не придавали этому значения. Мало ли что! Девочки из хороших семей и должны постоянно читать и ходить на музыку, а не глупо хихикать во дворе с подружками или, еще хуже, с кавалерами!.. А манжеты, может, сами оторвались.

Мама Наташки преподавала в университете русскую историю, и, видимо, из истории и литературы ей было известно, что «долюшка русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать», и терпела долго. Но все же развелась.

Развод получился аховый – съезжать папаше было некуда и незачем, и он остался в квартире. Отныне одна комната в хрущевке принадлежала маме и девочкам, а другая – папаше. Кухня, стало быть, общая, коридор и «санузел совмещенный» тоже в коммунальном пользовании. Тихий садист папаша по поводу развода не слишком переживал. Он ходил на работу, приходил, напивался, и все продолжалось точно так же, как было. Потом он стал приводить на свою законную жилплощадь малознакомых друзей и подруг, подобранных по дороге с работы, и жизнь девчонок окончательно превратилась в долгую дорогу в ад.

Наташка неистово училась. Она понимала, что если кому и удастся спасти сестру и маму, то только ей. Мама к тому времени совсем расклеилась, стала подолгу болеть, пропускать работу. Болела она в сквере на лавочке, потому что дома веселились бывший супруг-садист и его малознакомые друзья. У нее не осталось сил бороться, у мамы. Не осталось сил ни на что. У нее и желаний никаких не осталось! Единственное, чего ей до сих пор хотелось, – иногда и даже довольно часто она рассказывала об этом Наташке и ее сестре, – это большой белый зонт.