Книга Звездная карта царя Саула, страница 47 – Артур Гедеон

Егор Кузьмич мечтательно вздохнул.

– Ну? – перестав жевать, поторопил его Крымов.

Добродумов кивнул:

– Говорят, трое суток мурза не выходил из своего шатра. Только кумыс ему подносили да барашка на вертеле. А утром третьего дня увидели защитники Бобылева, как войско ногайское снялось с места: шатры по телегам, сабли в ножны, топоры за пояс, луки за спину, и ушли себе в степи. Только одна Любава, Афродита степная, и осталась на том месте стоять. – Вылив остатки коньяка в стакан, опрокинув их, Егор Кузьмич кивнул собеседнику. – Ты челюсть-то, Андрей, подтяни, эка она у тебя отпала, ненароком совсем отвалится. Мурзе Ашуту позавидовал, да?

– Да-а, – откликнулся Крымов. – История!

Егор Кузьмич усмехнулся:

– А ты как думал? Ну а вот что Любава этому самому ногайскому мурзе показывала теми ночами, коих было три, об этом история умалчивает. Только встретили ее все бобылевцы, как героиню. А Давыд Васильевич в покои свои препроводил. И любил ее три года – день в день, и деток она ему нарожала. Две двойни девчачьи и мальчугана, Климушку. В отличие от отца гулякой он не был, рос степенным, а после службы в дружине к наукам стал тяготеть. Все говорили: «Добрые думы у Клима нашего». Отчество Давыд Васильевич ему определил от своего имени, а фамилию княжескую, понятно, не вправе был давать. Оттого сына так и нарек: «Добродумовым». От него, Клима Давыдовича Добродумова, род наш и пошел.

– Стоп-стоп-стоп, – Крымов выставил вперед руку. – Если сын Любавы и князя Сорвиголовы твой предок, значит, ты тоже Рюрикович?

– В полный рост! – кивнул Егор Кузьмич.

– Да неужто? – удивился Крымов.

– А у нас на Руси Рюриковичей как собак нерезаных! Они ж, князья, язычниками все были, крестились по православному, да гаремы держали на зависть любому султану турецкому. Резинок не было, предохраняться не умели. Опять же, повторю, экология. Туда семя, сюда. А бабенки-то и рады стараться – рожать от своих покровителей. Глядишь, что путное уродится, князь и пристроит по хозяйской части. Или по военной, как для начала Клима Давыдыча. Так что, мой друг Андрей Крымов, и ты можешь быть Рюриковичем. И вон тот хрен на боковой полке, что сопит уже второй час, – кивнул на пузатого мужика в трико и майке из соседнего купе Егор Кузьмич. – Запросто!

– Обрадовал, – кивнул Андрей Крымов.

– А то, – усмехнулся Егор Кузьмич. – Открывай вторую: выпьем за путешествие.

– Ты не частил бы так, – заметил Крымов, но коньяк достал, открыл, налил по два глотка. – Ладно, за историю, – махнул коньячку. – Ну ты, Егор Кузьмич, даешь: мне теперь твоя Любава Надоумова сниться станет. Вот и буду думать, что ж такое сделать надо, чтобы мурза Ашут войска свои из-под крепости увел… А может, ты все выдумал? – Крымов снисходительно прищурил глаза. – Может, соврал, а? Ну, признайся, Кузьмич?

Но лицо Егора Кузьмича Добродумова оставалось бесстрастно. С таким вот лицом он налил себе еще полстакана коньяку и душевно махнул его.

– Я что Баян легендарный, Андрей, врать не умею, – усмехнулся Егор Кузьмич. – Были те три дня и три ночи у Любавы в шатре мурзы Ашута. И увел мурза свою волчью стаю из-под Бобылева. А ты вот что, бедолага, будет время, в музей бобылевский загляни, художественный, там и погляди, какова она, история. Там и портрет моей прародительницы Любавы Надоумовой имеется, написанный под впечатлением этой истории очень одаренным местным художником Сарафимом Панкратовичем Жлобко-Сытиным. Сходи и погляди!