Книга Царица роз и три папы, страница 90 – Янина Корбут

– Ага. Как небо, в котором летают птицы. Или как водная гладь под солнцем. Ты вообще для меня как море, а я люблю море.

Мы ехали на машине по узким дорогам. Подпевали радиоволне, и море, которое, как я, совсем рядом тихо покачивалось и нежно шептало о страсти. Окошки яхт пламенели в закатном солнце, навевая мысли о неумолимом беге времени и необходимости жить здесь и сейчас.

Потом в маленьком морском ресторанчике ели запеченную на гриле рыбу и учились танцевать самый распространенный и любимый греческий танец – каламатианос. Оказалось, его танцуют абсолютно все греки и ни один праздник, особенно свадьбы, без него не обходится.

Дубровский умудрялся со всеми найти общий язык: он держался смело, даже самоуверенно, но без развязности. Оттого его понимали с полуслова официанты, музыканты, а сам хозяин ресторана, выйдя в зал, презентовал нам запотевшую бутылку белого вина со старой этикеткой. Наверное, оно было жутко дорогим, но в тот вечер я была пьяна даже без вина. А потом, спустившись к морю, мы смотрели на звезды, и Дубровский заявил, что его любимая звезда – это Зосма. Мне стало интересно, почему, но этот великий интриган просто пожал плечами:

– Звучит красиво.

Я-то про звезды знала все от папы № 3, потому охотно пояснила, что Зосма – звезда на спине в созвездии Льва. Слово произошло – от греческого «пояс». Однако, возможно, здесь вкралась ошибка транслитерации, и исходное слово означало поясницу.

– Если кратко, Зосма – это место на спине Немейского льва, которое сжимал своими руками Геракл, убивая его.

– Ого! Ну, тогда я хочу тебе сказать, что у тебя очень красивая Зосма. Особенно в этом платье…

Засыпая, я и представить себе не могла, каким будет мое пробуждение.

За окном серел рассвет, а я проснулась от того, что хотела пить. Наверное, накануне мы слегка переусердствовали с вином.

Рядом со мной никого не было. Часов, чтобы глянуть время, у меня тоже, разумеется, не оказалось. Я полезла в прикроватную тумбочку Дубровского и первое, что бросилось мне в глаза, – карта Греции с обведенным регионом Беотии.

– Донат! – позвала я испуганно, потрясенная этим открытием.

Почему-то я сразу подумала о худшем. Метнулась в комнату Славика, но тот спал там с видом невинного младенчика, наполовину уронив голову с кровати. Глубокие тени акации, заглядывающей в мансардное окно, уже легли на пол. Дом был погружен в выжидательную предрассветную тишину. Только снизу доносился хаотически раздающийся храп хозяйки.

– Славик, просыпайся! – принялась я тормошить приятеля. – Ты не видел Дубровского? Он куда-то исчез!

– А тому ли ты дала… – сонно вздохнул Славик, потирая кулачком глаза.

Я метнула на него испепеляющий взгляд, под которым он стушевался и примирительно, но печально закончил:

– …обещание любить!

– Это сейчас не существенно важно.

– Чего паникуешь?

– А скажи-ка ты мне, мил человек, не расспрашивал ли тебя Дубровский о том о сем на досуге? Когда вы вдвоем оставались? Про наши сокровища, к примеру?

– Да нет, мы совсем о другом разговаривали. Про семью, про родных. Он про своего батю рассказывал. Интересной фигурой был! Сказал, что у него от бати доброе сердце. Вот и я заметил: не такой уж он и козел, да?

– Учитывая, что его батя в девяностые многим людям помог прекратить бренное существование…