Книга Глубокие тайны Клиф-Хауса, страница 10 – Хельга Мидлтон

«Барсук, – Эйлин с ходу придумала ему прозвище. – Если он следит за мной, то с такой внешностью из него шпион – как из меня китайский император. Хоть бы кепочку надел».

Мужчина не спешил выходить из машины, а Эйлин, наоборот, спохватилась и, пока автоматическая дверь не закрылась, проскользнула внутрь здания.

Ей навстречу уже шла администратор Маргарет Фостер, выполняющая по совместительству функции старшей медсестры. Маргарет была немногим моложе основного контингента дома, но если большинство из них наслаждались заслуженным отдыхом, то Маргарет еще была рабочей лошадкой. Она, как всегда, широко улыбалась и буквально светилась доброжелательностью.

За общими фразами о погоде, вечных ремонтных работах на шоссе, обеспечивающих многометровые пробки, они довольно быстро прошли длинный коридор, упирающийся в очень светлую и просторную гостиную. Три стены обширного зала смотрели в сад большими французскими окнами. Вдоль стен полукружьем стояли высокие кресла. Высоким в них было все – и спинки, и ножки. Видимо, чтобы удобно было сидеть и вставать с них. Из-за массивности кресел сидящие в них старички и старушки казались почти детьми.

Габби уютно расположилась в кресле, стоявшем спиной к остальным обитателям гостиной и лицом к саду. На коленях у нее лежала вышивка, но рука с иголкой застыла сверху рукоделия. Старушка внимательно рассматривала сквозь толщу стекла что-то, ей одной видимое, в глубине сада.

– Габби, посмотри, кто приехал тебя навестить. – Маргарет душевно приобняла старушку за плечи.

Эйлин поспешила обойти кресло и встать перед бабушкой. Она чуть присела, их лица оказались на одном уровне. Эйлин взяла в ладони сморщенное личико старушки. Та какое-то мгновение продолжала смотреть сквозь внучку, но постепенно мутный взгляд прояснился, сфокусировался, и губы поплыли в неуверенной улыбке.

– Это ты?

На глаза Эйлин навернулись слезы. Габби постарела еще больше, хотя с последнего визита прошло всего-то месяца три. Невозможно привыкнуть к этому старению. Память Эйлин держит в себе ту вполне еще моложавую и жизнерадостную женщину, которая весело смеется и повторяет: «Габби, конечно же, Габби! Зови меня так всегда».

– Габби, это я – твоя внучка. Ты меня помнишь?

– Конечно же. Тебя назвали в честь меня. Ты тоже Габби.

– Нет, бабуля. Вернее, да. Меня назвали в честь тебя. Я – Эйлин.

Тень досады легла на лицо старой женщины.

– Ты нарочно пытаешься меня запутать. Как ты можешь быть Эйлин, если я Габби? Ну, сама посуди!

– Девочки, девочки, не ссорьтесь. – Маргарет успокаивающе похлопывала Габби по руке. – Вы тут пока поговорите о чем-нибудь еще, а я принесу для Эйлин стул. – Теперь ее рука легла на плечо Эйлин. – Не расстраивайся. У нее бывают и светлые моменты. Правда, трудно предсказать, какой будет ее память сегодня. Деменция – странная вещь. То, что было тридцать лет назад, хранится в памяти, как в сейфе, а то, что случилось вчера, пролетает мимо, как пейзаж за окном движущейся машины.

Эйлин, наоборот, не очень хорошо помнила свое прошлое. Возможно, годы, проведенные в кабинете психолога после самоубийства матери, вытеснили из памяти девушки многие моменты ее детства. Бабушка с дедом в основном жили за границей. После того рокового дня, когда десятилетняя Эйлин, придя из школы, обнаружила в ванне тело Анны со вскрытыми венами, бабушка на какое-то время взяла Эйлин под опеку, и они с дедом Артуром снова поселились в Клиф-Хаус родовом доме над обрывом. Из тех времен Эйлин хорошо помнила бабушкины запеканки с яблоками и ревенем, и ритуальную рюмочку хереса, которой Габби заканчивала свой ужин. Обязанности по воспитанию маленькой сиротки распределились таким образом: отец взял на себя физическое воспитание девочки; мачеха, будучи учительницей истории, пыталась привить любовь к книгам и гуманитарным наукам; а бабушка учила простым житейским мудростям.