Книга Посланники Нибиру, страница 131 – Евгения Кретова

Потом страх и холод отступили на второй план. Она хотела есть и пить. Еще голод можно было перетерпеть. Но жажда… Жажда сводила с ума.

Семаль, натягивая тяжелую цепь до предела, обследовала помещение, надеясь найти хоть каплю воды – в таких помещениях часто скапливался конденсат. Но везде оказалось сухо.

Она попыталась вскрыть контейнер, к которому была прикована, в надежде, что похитители озаботятся сохранностью груза и придут. Даже если они придут, чтобы избить ее, она попросит воды.

Но никто не приходил, а контейнер оказался закрыт на кодовый замок, который Семаль вскрыть не смогла. Она опустилась на пол, свернулась в клубок и постаралась заснуть, надеясь, что время во сне пойдет быстрее, и ее судьба определится.

Когда она очнулась, она увидела миску с едой. Три сухих и жестких куска, в которые она вцепилась, оказались солониной. И девочка сперва проглотила ее, а уже потом, когда жажда подступила с новой силой, пожалела об этом. Это оказалась страшная и изощренная пытка. Семаль металась, до крови сдирая ошейником кожу, стирая ее пальцами и облизывая их. Она сбивала руки о металлические угла контейнера, плакала и молила о пощаде.

Но даже это не оказалось пределом: где-то в темноте, за пределами досягаемости измученной девочки послышался мерный звук капающей воды. Даже если это была иллюзия, она сводила с ума. Семаль представляла эту воду, она мерещилась ей в бреду, она почти касалась ее, но всякий раз, когда она открывала глаза, на руках оставались лишь кровавые потеки.

Она знала, тот человек, Филин, он наблюдает за ней. Он чего-то добивается. Чего-то ждет.

Она искала глазок камеры, но не находила его.

Сознание покидало ее. Нет, ее не накрывала блаженная тьма. Наоборот, яркий свет бил по глазам, выдергивая в болезненную реальность, в которой преследовали галлюцинации. Семаль пыталась прикрыть глаза руками, щурилась, не в силах отвернуться. В этих видениях были потоки чистейшей воды, шум дождя, мама, которая тянет к ней руки и улыбается. И отец… Он смотрел с болью и не осуждал. И хоть Семаль очень соскучилась по матери, чувство вины заставляло всматриваться в образ отца, выискивая доказательства, что она прощена.

– Прости, папа, я подвела тебя… Мне следовало прислушаться к тебе…

Ее голос, тихий и потрескавшийся, бился о металлические стены трюма, усиливался темнотой. Семаль сидела на коленях, безвольно опустив руки. Безумный взгляд блуждал, следуя за видениями, руки дрожали.

– Я умру. У меня больше не осталось ни гордости, ни сил… Я жду смерти, как избавления. Но судьба не дарит милость мне даже в этом, продолжая наказывать за непослушание… Я… Папа, я люблю тебя. Если бы ты меня сейчас слышал… Прости меня, папа.

Образы меркли перед глазами, таяли, смешиваясь со светом и утопая в темноте, сгустившейся у стен.

Девочка опустила голову на грудь и заплакала. Из глаз не текли слезы, от рыданий – безутешных и сухих, подрагивали худенькие плечи, когда болезненно-яркий свет, наконец, погас. А вместе с ним – Семаль почувствовала это отчетливо – погасла и последняя надежда.

– Какое жалкое зрелище…

Ненавистный голос мучителя оказался совсем рядом, он прятался во мраке трюма и вот теперь приблизился к ней, чтобы насладиться победой. Семаль слышала приближающиеся шаги, но не могла поднять и головы.