Книга Небо над нами, страница 73 – Рацлава Зарецкая

Рано утром нас будили, кормили кукурузной кашей и выводили капать окопы или строить заграждения. Вечером снова загоняли в подвал, давали ту же кукурузную кашу, а утром все начиналось заново. Макс продолжал отмечать дни на стене подвала, а я продолжал надеяться, что бишарская армия придет и спасет нас.

Однако бишарцы не спешили.

Линия фронта заметно продвигалась, оттесняя террористов к северу, где размещалась их основная база — небольшое поселение, в котором они держали в заложниках около пятисот мирных жителей, что полностью исключало возможность нанести по базе ракетный удар.

Отступая, террористы каждый раз не забывали про нас. Видимо, у них хорошо работала разведка, раз им всегда хватало времени, чтобы возиться с пленными.

Месяца через три вышло так, что нас с Максом разлучили. В новой тюрьме, которая была устроена в каком-то подземелье, было слишком много пленных, и нас разделили пополам — Макса и Кэпа отправили на другую базу, а я остался здесь.

В этот раз людей было слишком много, поэтому никто здесь не заботился о нас так, как до этого. Еду приносили раз в день — и то в лучшем случае. Те, кто не мог работать, шли на развлечение террористам. Над этими исхудавшими и обессиленными бедолагами издевались так, что те умирали, не продержавшись и суток. Больше всего здесь пленные боялись ослабнуть, поэтому среди пленных процветало воровство еды. Каждый день у меня появлялся новый синяк или ссадина, но зато в моих руках всегда была еда.

Во время следующей перевозки половина пленных решила сбежать, и я присоединился к ним. К тому времени моя нога уже почти зажила и лишь иногда причиняла дискомфорт. Но, по закону подлости, именно в момент побега бедро пронзила резкая и острая боль, и я был пойман.

С того дня начался самый настоящий ад, о котором я не хочу вспоминать. Он снится мне каждую ночь, отчего кажется, будто я до конца так и не покинул Бишар.

Террористы измывались не только над теми, кто не мог работать. Еще они измывались над теми, кто пытался сбежать.

В очередном лагере меня посадили в маленькую одиночную камеру, куда не проникал солнечный свет. В ней было темно, холодно и абсолютно невыносимо. Утром ко мне приходил тюремщик, издевался надо мной и, бросив совершенно обессиленного в луже собственной крови, ставил на пол миску с едой и уходил. На следующий день не было ни еды, ни тюремщика. И такое могло продолжаться несколько дней, сводивших меня с ума от глухой давящей тишины. И только боль от полученных синяков и ран держала меня на плаву.

Иногда до меня доносились крики других людей, над которыми издевались так же, как и надо мной. И в эти минуты, изголодавшись по посторонним звукам, я позорно радовался их крику и тому, что я здесь такой не один.

Все это страшным образом давило на психику. Болело не только мое тело, но и душа, причем последняя боль была куда ужаснее. На моем теле не было живого места, а моя душа… Что уж говорить о ней, если я радовался крикам боли других людей?

Я чувствовал, что с каждым днем теряю способность рационально мыслить. То, что происходило со мной, было моим персональным адом и, как ни удивительно и пугающе это прозвучит, я к нему привык. Я и забыл, что может быть иначе, и, когда тюремщик подходил ко мне с жуткой ухмылкой, я покорно вставал и закрывал глаза, потому что это уже стало частью моего образа жизни. Если, конечно, эту жизнь можно так назвать.