Книга Мю Цефея. Магия геометрии, страница 4 – Александра Давыдова, Дмитрий Костюкевич, Дмитрий Орёл, и др.

Родители живут в небольшом частном домике: три комнаты на первом этаже, две на втором. Отец — спокойный, работящий, честный — всю жизнь трудился на комбинате главным инженером. Дом строил своими руками больше десяти лет. На пенсию ушел в прошлом году, теперь копается в огороде, что-то вечно чинит и ладит в подвале и гараже.

В прихожей Уля бросается ко мне на шею. Левая кисть — в бинтах, желтых от проступающей мази. Кисть бойца. Или кисть дочери невнимательного папаши. Вчера бабушка позвала Улю наряжать пасхальные яйца. Красили в луковой шелухе, одевали в термоусадочную пленку — «в юбочки», как говорит Уля. Ей доверили опускать яйца в кипящую воду. Она стояла на стуле, с дуршлагом в руке и вселенской серьезностью на лице. А потом стул пошатнулся, и Уля упала, задев кастрюльку. Я стоял рядом, но не успел. Она ошпарила кисть и долго подвывала, когда над ней хлопотали мама и бабушка.

— Как ты? — спрашиваю я, осторожно покачиваю ее руку в воздухе.

— Немного щиплет, но я держусь.

— Ах ты моя…

— А бабушка плакала.

— Почему?

— Дедушка натер хрена, а бабушка по банкам его раскладывала и плакала. — Уля смешно трет глаза и кривляется. — Пап, а ты злых собак не видел?

Я качаю головой. Вчера моих девочек испугали дворовые собаки. Майя позвонила с улицы, сказала, что за ними увязались две псины, рыжая и черная, но уже отстали, все нормально. «Дедушка нас встретил у калитки с воздушкой!» — через несколько минут прибежала Уля. «Какой молодец!» — подхватила Майя. А я типа безразличный, не среагировал…

— Пап, а прокати на велосипеде!

— Тебе, наверное, кушать надо, а потом в церковь пойдем.

В арке гостиной стоит Майя.

— Полчаса у вас есть. Суп доваривается.

— Хорошо, — киваю я. — Покатили.

Велосипед старый, советский. Мохабин несется навстречу, поворачивается так и этак, ветер волокнист и прохладен. Уля смеется на самодельном креслице между рулем и моим сиденьем. Старые дома с новыми табличками. Много людей на велосипедах, и мы одни из них. Проезжаем мимо заводских рамп, через парк. Зелень маскирует убогость дворов.

Я склоняюсь к затылку Ули.

— Штурман, если найдешь ровную дорогу — свисти!

— Хорошо!

— Осторожно — бровка.

Она приподнимается на креслице, улюлюкает. Умница. Спасибо, Мохабин, за то, что радуешь мою дочь. Извини, что так долго не приезжали.

— Ну что, домой?

— А потом яйца святить?

— Так точно, штурман!

«(Мальчик) Из церкви выходит много бабулек. Рядом стоит книжная лавка. Много велосипедов, я уже говорил. Едет цистерна с молоком. (Девочка) Еще у церкви стоят лавочки, и, когда идет служба и мне становится скучно или жарко, я выхожу на улицу и сижу. За церковью стоят большие столы, и на них яйца, пасхальные пироги, мясо, все святят. (Мальчик) Мы повернули домой… А как святят яйца? Отдают богу? (Девочка) Нет. Священник святой водой брызгает».

Я жму на «паузу». Смотрю поверх головы Ули на священника. Батюшка стоит на противоположной стороне прямоугольника из сдвинутых столов, читает заключительную молитву, на столе перед ним — эмалированное ведро с крышкой и ваза, из которой торчит ручка кисточки… кропильница и кропило, кажется. Над батюшкой голубое небо с единственным фальшивым облаком — это белый кильватерный след от самолета. Слово божье и железная птица — я нахожу в этом смутный символизм.