Книга Мю Цефея. Магия геометрии, страница 41 – Александра Давыдова, Дмитрий Костюкевич, Дмитрий Орёл, и др.

Ты прижимаешься к стене, пропуская ее на кухню. Смотришь, как мягко-медленно-размеренно она ступает к окну. Как открывает его нараспашку — тонкую люстру подкидывает ветром — и стоит, глядя на серые крыши домов.

— Ужин в микроволновке, — тихо говоришь ты.

У тебя дрожат ладони, слегка подрагивает кожа на шее. «Это от сквозняка», — думаешь ты. Конечно, от сквозняка. С чего бы еще?

Она кивает, не оборачиваясь. Только спина чуть расслабляется, образуя складку на пиджаке под воротником.

«Завтра», — вздыхаешь ты. Нет ничего такого, что не может подождать до завтра.

И делаешь шаг к окну.

У тебя очень сложная работа: ты учитель обществознания. Ставка в школе, лекции в институте, пара учеников по вечерам.

— Все это не обязательно, — говорит она.

И добавляет:

— Зачем тебе это?

Так бывает не каждый день. И не каждый раз ты пожимаешь плечами, вот как сейчас.

— Кому-то нужно, — говоришь ты.

Вы сидите на кухне. Щуритесь оба от яркого солнца. Оно слепит, даже когда бьет в спину, — такое солнце по утрам на вашей кухне.

Совместные завтраки — это еще осталось. Пустые разговоры. Одни и те же темы — по второму-десятому-стодесятому кругу. Ты чувствуешь себя как на пятый год выплаты ипотеки. Никто не ожидал, что будет так тяжело. Ты в ловушке, в капкане. Тянет послать все к черту, но позади уже пять лет. А впереди еще пятнадцать, и хочется выть дурниной в решетку вентиляции, чтобы было чуть глуше, чтобы не все казалось так плохо.

Безысходность — вот что вас доконало.

Она никогда не бросит свою работу, у нее есть причины. А ты устал, просто устал чувствовать себя слабаком.

И ты, конечно, не слабак.

У вас больше нет ипотеки, никогда не было детей. У тебя ставка в школе, лекции в институте, пара учеников по вечерам. Куча свободного времени. Ты ходишь в качалку, ты неплохо зарабатываешь на курсовых и дипломных. От тебя млеют студентки, и секретарша Танечка, хоть ей уже девятнадцать, вдруг решает пойти на высшее, и ей очень нужна твоя помощь с обществознанием, честное слово, только с ним.

У Танечки легкомысленная прозрачная улыбка, ей весело от твоих шуток. Она умеет смотреть кошкой, так что и у более верного мужа качнулось бы сознание. А ты не то чтобы ходок, но все-таки было. Было.

Ты приглаживаешь волосы на затылке, ныряя ступнями в ботинки. Уже под сорок, а волосы еще густые, с тонкими нитками седины на висках. Когда нагибаешься, чтобы завязать шнурки, на голову падает капюшон.

Танечка откидывает его, снова ерошит тебе волосы и смеется. У нее легкий смех, с ней вообще легко. Ты и забыл, что может быть так легко. Может, и не знал даже.

— Скажи ей, — вдруг просит она, когда ваши взгляды встречаются. Несмотря на улыбку, голос у нее серьезный, и ладонь медленно скользит по меховому ободку капюшона, поглаживая.

И ты — улыбаешься. Глупо улыбаешься Танечке, просто потому, что уже давно научился молчать. Ты можешь многое сказать. О, у тебя дофига слов внутри, шумящих за плотиной, которую никак не прорвет. Например: да я каждый день пытаюсь. Или: если бы все было так просто. Или вот: никогда.

Никогда ты ничего ей не скажешь.

Она не бросит свою работу, у нее есть на это причины. А ты никогда не бросишь ее. И причины тоже — найдутся.

Такова вся ваша жизнь. Вся долбаная жизнь.

Ты смотришь на нее — как она натягивает рукава, чтобы прихлебывать из горячей кружки. Она так любит — чтобы огненно-горячий, и щурится от солнца, и солнце по утрам застывает на вашей кухне. Она поджимает губы. Никак не понимает тебя. «Учитель обществознания, — наверняка думает она, — что это? Зачем вообще нужно? Особенно сейчас?»