Онлайн книга «Мю Цефея. Игры и Имена»
|
Помело свистит и воет, и резвятся рядом черти, птички божии от страха градом валятся с небес. Дюку — все по барабану, он сейчас носитель смерти, у него елда на взводе и стилет наперевес. Вот метла снижает скорость. Дюк хохочет и ликует, он сквозь слезы — что от ветра — видит холм, на нем шатер. Черти сдриснули бесследно — во как демоны очкуют. Дюк метлу бросает на хуй: он не дворник, а бретер! Он — вершитель божьей кары, инквизитор, крестоносец. Он прокрутит образину на своем мясном багре. Он — изрядный фехтовальщик, и крушитель переносиц, и тэдэ в подобном духе. Шаг — и Дюк уже в шатре. А внутри — прохлада, сумрак, дух озоновый смолистый. Пчелы с гулом собирают мед, разлитый по столу, а на шелковой постели голый, потный, мускулистый — наш урод. Азартно жарит чернокожую герлу. Дюк с болезненной усмешкой приближается, заносит над спиной урода ножик… и втыкает что есть сил! Сука-а-а-а, в самый миг оргазма! Образину с телки сносит. Дюк угрюмо каламбурит: — Слил, урод? Да мимо слил. *** Волосатое страшило, истекая липкой кровью, извиваясь, как опарыш, и стеная, как банши, издыхает. Дюк кивает, шевельнув белесой бровью: — Да, клинки толедской стали неизменно хороши! Повернувшись к чернокожей, любопытствует, зевая: — Ну а ты-то здесь откуда, неуместная герла? Та, со вздохом: — Это автор! Осторожный, сука. Знает, быть расистом некрасиво. Инклюзивность, все дела… В это самое мгновенье — будто, знаешь, в фильме «Нечто» — начал вдруг преображаться остывающий урод. Негритянка шмыг наружу, Дюк — руками за сердечко. Ну еще б, такой нежданчик! Гребануться ж поворот! Если честно, здесь и автор чуть не сквозанул налево. Стреманулся, блин, по полной, а ведь шпарил бодрячком. Но восстал не труп ходячий, а прекраснейшая дева! Не опишешь даже в сказке — кровь с тигриным молоком. Приколись, метаморфоза: из чудовищ — в фам фатали! (Я бы ей присунул взносов в материнский капитал.) Дюк, с трудом скроив беспечность на породистом хлебале, хоть и педик, замечает: у него чуть-чуть привстал. *** Дева, скромно пунцовея, выступая, будто пава, ретируется к постели, где, укрыв шелками стан, подоткнув под бок подушку, улыбается лукаво и чарующим контральто говорит: — Кароч, братан. Раз уж ты пришел незваным, подло ткнул мизерикордом, обломал меня с чернявой и лишил добра в штанах, то послушай-ка в отместку быль о том, за коим чертом бонвиван, кутила, витязь стал теперь девчонкой нах. Я — царевна Беловодья, ангелочек, хохотунья. Мной с пеленок любовались, мной гордился царь-отец, но, как водится, однажды уязвил монарх колдунью. Дальше все по экспоненте: гнев, проклятие, пиздец. В одночасье солнце скрылось, Беловодье стало серым, ведьма плюнула в ладони и прошамкала, кряхтя: — Пятьдесят градаций скверны, пятьдесят оттенков серы, пятьдесят крушений веры ты изведаешь, дитя! Весь твой мир сгниет и сгинет, превратится в бестиарий. Беловодье станет топью, Уродбургом — Китеж-град. Все, кто дорог, воплотятся в гребаных рогатых тварей. Жизнь предстанет чередою злоключений и утрат. Ты же в теле коемрази, волосатого урода с огроменными рогами, но некрупным черенком, будешь портить людям нервы все сильнее год от года, изъясняясь, блин, не прозой, а стихами с матерком! Утомила ведьма каркать. Я, уже на треть уродец, подняла отцовский скипетр и втащила ей в пятак. Примотала камень к шее да спровадила в колодец. |