Книга Училка моего сына, страница 88 – Натали Лав

Из темноты я выныриваю в другую темноту. В ту, в которой почему-то вижу. Какая-то комната. Какие-то люди. Тут что-то важное. Я всматриваюсь, пытаясь понять что. Не сразу происходящее доходит до меня. Как будто сквозь толщу воды.

Там Майка... Делаю шаг вперед. Она не одна. Там парни. Трое? Четверо? Что им надо от неё? Двое хватаю ей. За руки. Держат. Один прихватывает за шею сзади.

Еще один становится перед ней. Слов я не слышу. Почему я ничего не слышу?!

Тот, который стоит перед Майкой, вдруг замахивается и отвешивает ей пощечину. У неё дергается голова. Он её ударил! Почему я не вмешиваюсь?! Ей же нужна помощь!

Я умер?!

Хочу влезть, заступиться, оттолкнуть их, раскидать... А вместо этого отворачиваюсь. И ухожу. Я прогнал её. Меня больше не касается то, что с ней происходит.

А потом на меня обрушиваются звуки.

Майка кричит за моей спиной.

— Помогите!

А я ухожу...

* * *

Открываю глаза резко, выгибаюсь, и с моих губ срывается. Нет — не крик, хрип:

— Помогите...

— Кир! Что? — никакой темной комнаты. Никакой Майи. Никаких ушлёпков, которые её...

Голос отца обескураживает. Начинают пищать приборы.

Стоп! Откуда здесь отец? Я же умер... Но боль врывается в тело. Со всех сторон.

— Пап? — еще одно слово, которое мне удается произнести.

— Я, я... Сейчас позову медиков. Лежи... Не вставай. Тебе нельзя.

Отец, бледный и осунувшийся, бросается к двери. Затем в палату начинают заходить врачи. Со мной что-то делают. В руки катетер, вводят какое-то лекарство. Боль отступает, сознание проясняется.

И я понимаю, что жив.

— Я не умер... - шепчу сухими как пески Сахары губами.

— Нет, парень! Ты — чертовски везучий сукин сын, — звучит бас одного из докторов. Высокого и здорового, как гора, — А если будешь меня слушать, то быстро пойдёшь на поправку.

Затем всё вокруг опять тонет в мареве. На этот раз — сна, а не беспамятства. К обезболивающему добавили снотворное.

Когда просыпаюсь, то снова вижу отца. Но восприятие на этот раз гораздо более четкое. И приборы не взрываются оглушающим писком.

— Кирилл... - с его губ срывается всего лишь моё имя. И до того устало, — Вот какого хрена ты всё это затеял? Зачем во всё это полез?

Упрёки, вечные упрёки. Хотя бы сейчас можно было бы без них.

— Чтобы мужиком стать. Ты ж сам этого хотел! — хочу чтобы слова звучали твердо. На деле выходит какое-то полузадушенное мяуканье.

— Стал? Чуть не... - сам себя обрывает, — Мы тебя четыре месяца искали! Я чуть с ума не сошел! А ты — ты чудом жив остался!

Я его почти не слушаю. Мне вспоминается то ли бред, то ли картинка из будущего. И становится еще более страшно. Почему-то кажется, что, если я приближусь к Майке, с ней обязательно случится что-то плохое. Причем по моей вине.

— А как же другие пацаны? У которых нет богатых родителей? А, пап? Ты об этом задумывался вообще? Как они долг Родине отдают? Их же некому отмазывать! Их никто не воткнет в университет, лишь бы в армию не шли. И они идут. И воюют. И ранения получают! И убивают их... Чем я такой особенный?

— Кирилл! У них нет таких возможностей, как у меня! Я... Жилы себе всю жизнь рвал, чтобы ты... У тебя всё было! Всё, чего не было у меня! — отец старается держать себя в руках.

Я же... Именно в этот самый момент решаю, что вернусь. Вернусь к своим. Там, где спину прикрывают своей грудью, не думая о выгоде. Где последний кусок хлеба тебе отдадут, потому что тебе он нужнее. Я сам так делал. И ради меня — это тоже делали. Не из-за выгоды, а потому что там, на грани мы больше людьми были, чем в мирной жизни.