Книга Без памяти во лжи, страница 24 – Настя Петухова

— А тебе? — парирует в ответ. Его тон сухой, с лёгкой насмешкой, даже издёвкой. — Ты же любишь такие вечера. Или это ты тоже забыла?

— Может, и забыла, — отвечаю, глядя ему прямо в глаза, пока в груди загорается что-то упрямое, горячее. — А может, никогда не любила.

Арес ядовито усмехается, отчего у меня мороз пробегает по коже и волоски на теле встают дыбом.

— Играешь дальше, да? Хорошо, Селена. Играй. Но не забывай, кто здесь главный.

Его рука сжимает мою талию сильнее, пальцы впиваются в кожу, и я стискиваю зубы, чтобы не отшатнуться, не показать, как это больно — не только физически, но и где-то глубже, там, где вместо любви и симпатии к этому мужчине, копится моя ярость.

Никто не обращает внимания на наш напряжённый диалог, люди вокруг продолжают общаться и веселиться. Их голоса сливаются в гул, смех звенит, как стекло, бокалы поднимаются в тостах...

Хмыкнув, Арес возвращается к разговору, игнорируя мою разрастающуюся бурю. Вот так просто вычёркивает меня, будто я лишь приложение, которому нельзя ни говорить, ни чувствовать.

Я остаюсь наедине со своими мыслями, и меня вновь терзяют вопросы.

Если я настоящая Селена, как я дошла до этого?

Как позволила себе стать такой — пустой оболочкой в руках жестокого человека, что смотрит на меня как на куклу, а не как на живую женщину?

А если я не она... то, кто я?

Почему я здесь, в этом аду изо лжи и притворства?

Почему?!

Пока мучусь в поисках ответов, мой взгляд безразлично скользит по залу и останавливается на Веро́нике.

Она стоит у колонны, держа в руке бокал вина с такой грацией, будто это часть её тела. И смотрит прямо на нас — на меня, на Ареса.

Блондинка подмигивает мне и салютует бокалом, а её губы изгибаются в лёгкой улыбке, полной триумфа и уверенности, что она уже победила...

Селена

Вечер, плавно перетекающий в ночь, тянется бесконечно долго.

Каждый его момент вонзается в меня, как нож — острый, холодный и беспощадный, проникающий всё глубже и глубже. Улыбки гостей — натянутые и фальшивые, — мелькают перед глазами, смешиваясь с прикосновениями Ареса, его холодной уверенностью, что обжигает кожу, и взглядами Веро́ники, что режут меня, как осколки стекла.

Всё сливается в тяжёлый, удушающий ком, который застревает в горле и душит меня...

Когда мы, наконец, покидаем этот театр лицемерия и садимся в машину, облегчение накатывает на меня, как тёплая волна. Но оно мимолётное, ускользающее, как дым, потому что сто́ит нам оказаться вдвоём в замкнутом пространстве, атмосфера накаляется. В салоне повисает густая, почти осязаемая тишина.

Арес смотрит в окно, его профиль — резкий, высеченный в полумраке светом уличных фонарей, будто статуя из тёмного мрамора: острые скулы, напряжённая линия челюсти, лёгкая щетина, что делает его вид ещё более суровым.

Я сижу, сжав руки на коленях так сильно, что ногти впиваются в ладони, и пытаюсь найти хоть одну зацепку в хаосе мыслей, что кружатся в голове, как осенние листья на ветру.

Что я сделала?

Кто я такая?

Ответов нет, только вопросы, что жгут меня изнутри, оставляя горький привкус во рту...

Незаметно машина подъезжает к нашему дому. Я жду, что муж выйдет первым, как всегда делал раньше, но он остаётся сидеть на месте, глядя в темноту за стеклом. Водитель тоже не шевелится, застыв словно тень своего хозяина.