Книга Огнев на линии любви, страница 32 – Лина Коваль

– Что значит твоих родителей не стало, Антон? – спрашиваю, округляя глаза.

Вытираю губы салфеткой. Аккуратно сложив ее вчетверо, убираю под тарелку.

– Нам обязательно говорить об этом, да? – хмурится он, отставляя кружку. Небрежно сминает свою салфетку и одним точным броском отправляет в раковину. – Иди ко мне уже.

Подается вперед, но я упрямо скрещиваю руки на груди и награждаю его самым строгим взглядом.

– Конечно, мы поговорим об этом, Огнев, – возмущенно отрезаю. – Из пяти часов, что я оставалась с тобой наедине, четыре с половиной твой член был либо скрыт под полотенцем, либо пребывал во мне. Сегодня первый раз, когда он так долго не появляется на свет. Я уже думаю, не используешь ли ты меня для секса?

– Ты что? Как можно? – он ухмыляется, откидывая голову на стену.

Глаз с меня не сводит. Выглядит при этом как абсолютный хозяин положения.

– Может быть, ты вообще считаешь меня легкодоступной? – задираю лицо.

Антон потирает подбородок и закатывает глаза, шепотом матерясь и взывая к Господу.

– Я считаю тебя, Фюрер, охренеть какой прекрасной…– выдает грубовато.

Я неловко улыбаюсь. Это очень мило. Вот только приятное чувство длится ровно до того момента, пока этот солдафон не заканчивает фразу:

– … но с легкой ебанцой.

Мою улыбку как сквозняком сдувает. И рациональную половину мозга вместе с ней. И… хоть какую-то базовую адекватность.

– С чем, прости? – зловеще переспрашиваю.

– С придурью.

Ему кажется, так лучше звучит?

– С придурью? – я в бешенстве.

– С легкой.

Антон показывает пальцами расстояние сантиметра в два.

– С легкой?

– Почти незаметной, Есенька, – откровенно скалится, обнажая ряд белоснежных зубов.

Ах, Есенька?!

– Почти незаметной? – наконец-то взрываюсь. – Ты считаешь, что это тебя спасет, проклятый эксгибиционист? – запускаю корочку от пиццы прямо в самодовольную рожу. Меткость никогда не была моей сильной стороной, поэтому итальянский снаряд летит в дверь. – Я дура то есть, Огнев?

Запускаю еще одну. И еще. Агрессивно и с яростью. До тех пор, пока коробка не становится пустой. Слава богу, на столе есть сахар-рафинад.

Просто немыслимо. У меня в городе самый высокий процент по ученикам, сдавшим ЕГЭ выше восьмидесяти баллов за прошлый учебный год. У меня грамота, между прочим. От Министерства! А он меня дурой называет?

Меня?

– Я? Дура?

– Я так не говорил, Фюрер. – Антон громко хохочет, прикрываясь руками, а когда ему надоедает обороняться, тянется ко мне через стол и тут же резко поднимается.

Подхватив под мышки, заваливает мое тело на столешницу и встает между ног. Я брыкаюсь, но, конечно, это бессмысленно. Он сильнее.

– Отвали, – всхлипываю от обиды.

– Ну хватит, – хмурится он, внимательно разглядывая мое лицо. – Мне нравится твоя придурь. Я тащусь от нее, как дебил.

Серьезным становится. Склонившись, обжигает приоткрытые губы успокаивающим поцелуем. В кучу к моей улыбке, рациональной части мозга и адекватности отправляется жгучая обида. Обнимаю крепкую шею и отдаюсь своим чувствам. По телу приятная слабость растекается.

Не могу на него обижаться. Особенно когда он так целует.

– Сам дурак, – шепчу в теплые губы.

– Договорились. Мы два дурака. Так тебе полегче?

– Не особо, – всхлипываю еще громче.

Антон отстраняется и неотрывно смотрит на мои губы. Живот таранит его возбуждение.