Книга Огнев на линии любви, страница 74 – Лина Коваль

– Ты, наверное, есть хочешь, Фюрер? – спрашивает Огнев, поглаживая мои волосы.

Улыбается так, что я вижу маленькие морщинки в уголках глаз.

– Очень хочу, – вздыхаю.

– Что там едят беременные? Огурцы соленые вперемешку с вареньем? Могу тебе, кстати, картошки пожарить… Ты же любишь.

– Я хочу свой завтрак, – капризно заявляю. – Он ведь остался?

– Остался. Только, боюсь, остыл.

– Может, приготовишь мне новый?

– Куда деваться, – он иронично закатывает глаза.

Дома уже по привычке прячем обувь в шкаф и снова расходимся по «своим» комнатам, чтобы переодеться. Оказавшись в той же обстановке, ночные обиды возвращаются, но я глотаю их поглубже, надеваю шелковый халат и захожу на кухню, где уже вовсю идет повторный процесс приготовления моего завтрака.

Задумчиво наблюдаю за Антоном. Тревога в душе царапается. Мы ведь мало разговариваем. Конфликты чаще всего просто смазываются чем-то сладеньким, вроде секса или минета. Или вот как сегодня – ошарашивающей новостью про двойню.

– Ешь давай, – ставит он передо мной тарелку с яичницей и сосисками.

Произведение искусства по-Огневски.

Идеально прожаренные белки без «соплей», которые я терпеть не могу. И идеально недожаренные, жидкие желтки, в которые я просто обожаю окунать кусочки подогретого в тостере хлеба.

Ароматная, горячая, с легкой золотистой корочкой по краям.

Слюнки глотаю и тянусь к тарелке с тостами.

– Спасибо.

Активно жую, постанывая от наслаждения. Ловлю себя на ощущении, которое казалось странным все последние две недели: некоторые блюда будто вкуснее стали, а что-то я совсем разлюбила. С картошкой вот жареной как отлегло. Вообще не хочется.

– Кстати, у меня языковые сосочки поменялись, – сообщаю наблюдение будущему отцу моих детей, потому что эта информация кажется безумно важной.

– Чего? – Антон непонимающе усмехается.

– Языковые сосочки. Это такие пупырышки… на языке, – прожевав, облизываю пальцы. – Никогда не замечал?

– Мм… Нет.

– Я тебе потом покажу, – машу рукой.

– Кхм-кхм… Кого? – приподнимает брови. Замирает.

– Сосочки, – хмурюсь. – Языковые…

Смущаюсь, замечая, что он взгляда от меня не отводит. Подперев подбородок кулаком, Антон Огнев пристально наблюдает, как я, беременная, уминаю яичницу на его кухне, куда однажды приперлась с чайным сервизом и сумасшедшим желанием отомстить.

Отложив вилку, облизываю губы.

– Ну что? – тепло ему улыбаюсь. – Не слышал?

– Я тебя обожаю, мать твою, Фюрер…

– В смысле? – давлюсь нервным смешком.

Счастье где-то в районе горла.

Счастье давит на горло.

– Люблю тебя, Есь… Больше огня люблю!..

Время замирает.

У меня в душе что-то щелкает. Будто вентиль срывает. Реветь начинаю.

– Ну вот. Пошло-поехало, – вздыхает Антон очень мило. – Иди сюда, слезоцистерна моя.

Тянет за руку. Пересев к нему на колени, жмусь губами к теплой шее. Он грубовато дышит.

– Я тебя тоже люблю, Антон, – признаюсь заторможенно. А потом тараторю, остановиться уже не могу: – Только ты меня не обижай больше, ладно?.. Молчанием своим не обижай. Я себя сразу такой ненужной чувствую. Как самый ненужный человек на земле!.. Мне так плохо, как сегодня ночью еще никогда не было. – Он вопросительно смотрит, поэтому объясняю: – Мама со мной почти полгода не разговаривала, когда я на филологический поступать отказалась. Я как подумала, что с тобой тоже полгода мириться будем…