Книга Моя Мия. На осколках первой любви, страница 41 – Лина Коваль

Животное.

Примитивное.

Мию же постоянно хочется упаковать в плотную обёртку. Приватизировать…

Её красота другая… Не в обиду моей девушке, аристократическая что ли. Для неё хочется всего и сразу. Или вообще лучше не начинать.

— Карамелина… — задерживаю дыхание.

— Что? — уставляется на меня и облизывает пересохшие губы.

Отвожу взгляд, усиливая напор рук на стену, чтобы хоть как-то выместить накрывающие тело ощущения.

— Ты зачёт завалила…

— Спасибо, что напомнил…

На кукольных, слепленных от слёз ресницах скапливается прозрачная капля, которую хочется убрать всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

— Проебёшь «Дебют года», — вспоминаю о премии, которую ежегодно вручают лучшему первокурснику в апреле. Помимо того, что это просто круто, победителя в номинации берут на практику в администрацию города.

А это перспектива. Престиж. Хороший старт для дизайнера или «зелёного» архитектора.

— Мне всё равно, — отвечает, глядя в узкий просвет между нашими телами.

— А на кого не всё равно? — прикрываю глаза, мысленно надавав себе пощёчин. — На автолюбителя с Алиэкспресс?

— Мир, — усмехается сквозь слёзы. — Дурачина.

Трёт щёку и устало вздыхает.

— У тебя что-то случилось? — спрашиваю прямо, озираясь.

— Отвяжись, Громов.

— Скажи, — настаиваю.

Чувствую, что здесь всё непросто. Она без выполненного домашнего задания с первого класса спать не ложилась.

— Где твой рисунок? По которому влепили «незачёт»?

— У меня его нет.

— Где он? — давлю.

— Я была не готова.

С вызовом уставляется на меня.

— Врёшь. Я видел его в новогоднюю ночь в твоём этюднике.

В её глазах словно фитиль зажигают. Через несколько секунд он добирается до мозга и Мия стонет:

— Ты… совсем? В моих вещах копался?

— Нет, — снова усиливаю захват. — Я просто посмотрел твой рисунок. В личные вещи не залезал.

— Сколько можно? — рычит сквозь зубы, вырываясь.

— Почему ты завалила зачёт? — спрашиваю ещё раз прищуриваясь.

Взгляд беглый, руки дрожат. Мия поднимает голову к нависающему над нами потолку и всхлипывает.

— Скажи, — настаиваю.

— Из-за тебя, — ревёт навзрыд.

— Я тут при чём, блядь? — морщусь.

— Хватит таскаться за мной, — шипит. — Ведь просила.

— Я таскаюсь за тобой?

— Да — а, — размещает ладони у меня на груди и сла́бо отталкивает. — Носишься. Сюда не ходи, с этим не общайся. Я не хочу ТЕ-БЯ видеть, что непонятного?

— И из-за этого завалила зачёт?

Внимательно впиваюсь глазами в ранимое лицо.

— Да, — взрывается. — Конечно. Ты когда-нибудь научишься меня слышать? Я что, не человек?

— Успокойся, — сдаю назад.

— Ты меня достал, Громов. Я знать тебя не хочу. Никогда. Не желаю. Тебя. Видеть.

Закрывает глаза руками.

Разглядываю тонкие пальчики с бесцветным маникюром, серебряное колечко, волосы оттенка горького шоколада, покрасневшую от злости шею.

Что-то смущает, но анализировать пока не могу.

Сердце с грохотом ударяет о рёбра и пытается восстановить работу всех штатных систем.

— Я не понимаю, — тоже срываюсь, наклоняюсь и сиплю ей на ухо. — Типа если я тебя тогда не трахнул, то всё — пошёл на хер?

— Типа да, — бормочет.

Сжимаю кулаки и бью в и без того осыпающийся слой штукатурки.

Она ведь на понт берёт? Так. Жилы мне выкручивает. Пытается добиться желаемого.

— Ты серьёзно?

— Да. Проваливай.

— Но… — теряюсь.

— Проваливай, — убирает руки и задирает подбородок. — Я тебе сказала, что вычеркнула тебя из жизни. Не хочу знать ни тебя, ни твою рыжую.