Книга Влюби меня за день, Валентин, страница 11 – Лина Коваль

В жизни так случилось, поделиться мне особо было не с кем. Мия с Таей, конечно, подруги, но, как говорится, «сытый голодному не товарищ». На любые мои попытки просто пожаловаться, они начинали усиленно меня кормить или подсовывать деньги. Для подростка эта забота, даже с учетом того, что продиктована она из лучших побуждений, казалась тогда унизительной. Было очень неудобно, будто голую на площадь выставили.

Сестра Вэла помогала, конечно. Особенно, когда я училась в архе (архитектурный университет — прим.), Валентина тогда нашла для меня клиента — поэта, который собирался издавать сборник своих стихов и для этого ему срочно нужен был иллюстратор.

Благодаря жирному заказу я как-то справлялась.

Ну и официанткой подрабатывала.

Медленно поворачиваюсь к Кострову, подпирая с двух сторон одеяло и убирая ладошки под голову, как в детстве. Он не двигается, так и лежит на спине, терпеливо рассматривая мои манипуляции.

— Ты знаешь, — начинаю говорить. — Когда всего этого не видишь… ты ведь понимаешь, о чем я?

— Бедность и убожество? — усмехается.

Киваю. Он, как никто, меня понимает.

— Да. Обшарпанный подъезд, облезлую штукатурку и кучу бутылок на столе… Когда не видишь, через месяц-два воспоминания начинают стираться и остаётся только хорошее.

— А было хорошее? — горько усмехается Вэл.

— Конечно, — удивляюсь. А как же? Если б не было… я не знаю, как вообще тогда можно с этим справиться.

— Я не помню хорошего.

— Хм…

— Кроме тебя, — добавляет тихо, заставляя моё сердце биться сильнее.

Прикрываю глаза, пытаясь его унять.

— А помнишь, как мы всей детворой на речку купаться ходили? — с наигранным весельем спрашиваю.

Костров кидает на меня скептический взгляд. Боже. Его глаза блестят в темноте так, что у меня душа в пятки уходит.

— Это был грязный карьер, Ив, и я распорол там пятку, — в доказательство поднимает левую ногу, покрытую короткими светлыми волосками. Сглатываю ком в горле. — Рана загноилась, и я почти месяц не мог играть в футбол. Сидел на скамейке запасных, как идиот.

Вот это я совершенно забыла.

Задумываюсь.

— А как зимой с гаражей в сугробы прыгали? — продолжаю. — Помнишь?..

— Ага, помню. Я потом в этих сугробах от отца прятался. Вернее, мы с Валькой. Батя зарплату получил, перепил и белку словил. С топором по всему двору за нами бегал.

В груди ужас стальными кольцами стягивается.

— Блин… Прости.

— Всё нормально, — останавливает Вэл. — Я рад, что ты помнишь хорошее. Не знаю… было бы хреново вот здесь, — дотрагивается до татуировок на груди, — если бы твои воспоминания из детства были как мои — одна черная, беспросветная дыра.

— Ладно, — смаргиваю непрошеные слезы. — Давай спать.

Кажется, я проспала всего ничего. В голову вдруг проникают какие-то звуки. Ни то хрипы, ни то стоны. Жутко становится.

Резко открываю глаза и вслушиваюсь в тишину.

Черт.

Разворачиваюсь. Мне не показалось.

Осматриваю широкую, забитую татуировками спину и узкую талию, резинку белоснежных боксеров и мускулистые ноги.

— Вал… Вэл? Всё в порядке? — спрашиваю испуганно.

— Да, — хрипит он, нервно складывая руки в замок на груди. — Спи, Ива. Спи, пожалуйста.

В груди сирены срабатывают. Не знаю, предчувствие это или глупость?

— У тебя… что-то болит?

— Спи, блин, — грубо осаживает и… снова тяжело дышит.