Книга Мой Однолюб. В его сердце другая, страница 87 – Лина Коваль

Усмехаюсь. Где тут ездить-то на всем этом? До первой канавы, потому что ближайшая ровная дорога только на трассе, ведущей в город.

Пока я размышляю об этом, Ваня настойчиво стучится в окно, за которым практически сразу же приходит в движение белоснежный тюль.

Поглубже закутываюсь в пальто и поправляю солнцезащитные очки, мечтая поскорее оказаться дома. Закрыться ото всех и снова плакать у Вани на плече. Просто непрекращающийся в жизни сюр высасывает из меня все последние силы.

Единственная моя радость — Соболев.

Переглядываемся, слушая шаги за дверью.

— Добрый день, — вступает Ваня, как только перед нами появляется девушка в джинсах и толстовке, поверх которой накинута красная болоньевая куртка.

— Добрый…

Светлые, раскосые глаза замирают, когда замечают меня.

Я дыхание задерживаю, потому что… она на меня похожа. Не так чтобы сильно, но что-то явно есть, раз Ваня сжимает мою руку ободряюще и поглаживает большим пальцем ладонь.

«Все нормально» — передаю ему безмолвное послание и снова уставляюсь на девушку. Она симпатичная, стройная и высокая. Волосы убраны под капюшон толстовки, но, мне кажется, они должны быть светло-русыми.

Шокировано разглядываю тонкие черты лица, напоминающие мне папу.

Блин…

Просто поверить не могу. Ревность с ног сшибает. Я просто. Просила. У него. Любви.

Как ты мог, пап?..

— Ты Адель? — спрашиваю чужим, хриплым голосом.

— И что? — отвечает девчонка с колкой претензией.

— Меня зовут…

— Да знаю я тебя, — она машет рукой и враждебно смотрит. Как волчонок. — Зачем примчалась?

Разместив свободную ладонь на шее, сжимаю ее и стараюсь унять внутреннюю дрожь.

Продолжаю:

— Я была в крематории. Произошло какое-то недоразумение.

— Все нормально произошло, — осекает она. — Это мой папа. Мы — его семья. И хоронить должны мы.

— Я…

Дар речи теряю.

Морщусь от опоясывающей туловище смертельной обиды.

Как ты мог, пап?..

— Начнем с того, — вступает Ваня, предостерегающе глянув на меня. Даже если бы я очень хотела, то не смогла сейчас ему перечить, — что семья Александра Степановича — это его официальная супруга и дочь.

— И че? Это на бумажках только… У меня они тоже есть.

— Вы понимаете, что ваши действия неправомерны? — интересуется Ваня строго. — Это статья.

— Да мне пофиг. Папа — мой. И похоронила его я. А не эти две кикиморы, — кивает на меня с ненавистью. — Твари, которые до инфаркта его довели.

Делаю шаг назад, как от пощечины.

С последними словами Адель издает звук, похожий на писк сигнализации, и поспешно отвернувшись, всхлипывает. Горько плачет. Трясется вся.

Я не выдерживаю и тоже прикрываю рот ладошкой. Дышу в неё, зажмуриваясь. Не знаю. Прозвучавшее в наш с мамой адрес обвинение — как последняя ниточка, которая с треском разорвалась и меня больше ничего не сдерживает.

Слезы нескончаемым потоком бегут по щекам.

— Так, — гремит Ваня над ухом. — Отставить слезы. Обе.

— Ты кто такой, чтоб тут указывать? — кричит Адель, поворачиваясь. Глаза красные и злые. — Пошли вон отсюда, городские.

Отскочив, она пытается прикрыть дверь, но Ваня оказывается проворнее и проталкивает в щель ногу. Удерживая металлическую ручку, угрожает:

— Мы сейчас вызовем полицию.

— Вызывай, — фыркает она. — Я ничего не нарушила.

Шмыгает носом.

— Да? — усмехается Соболев. — А подделка документов? Тебе шестнадцать, ты на своей странице в "ВК" забыла возраст поправить.