Книга Прививка от невежества, страница 158 – Сергей Анатольевич Соболенко

— А сейчас, любимая всеми песня, — красивым голосом объявил он.

И запел по-русски необыкновенно переливающимся голосом. Не часто мне доводилось слушать такие соловьиные трели. Это пел знаменитый Урумбай, обожаемый всеми, первый певец долины.

Песня была красивая, с легким намеком о вреде алкоголя, который в состоянии превратить даже хорошего человека в тупое животное.

Я немного расслабился и более внимательно начал разглядывать гостей. Первое, что искренне восхитило — это сидящий среди гостей президент, а рядом — автор знаменитой “Плахи”.

Справа от Учителя место так и не было занято. “А ведь это место Андреевича, — с опозданием дошло до меня. — Наверное, он больше всего сейчас хочет сидеть с Фу Шином. Значит, и этим Андреевич пожертвовал ради нас, и, конечно же, Патриарх все понимает”.

Меня начала бить дрожь. Слабость предательски ударила под колени, а капли холодного пота, неприятно обжигая, покатились по телу. “Что же мы будем показывать?” — отвратительная мысль снова возвратилась, безжалостно терзая сердце. Я успокаивал и уговаривал себя, как только мог, силы нужны были для показа техники.

Поругавшись некоторое время с самим собой, я снова обратил внимание на гостей, большое количество знаменитых людей смутило окончательно. “А что ты думал? — уговаривал я себя. — А кто еще должен быть на дне рождения у Патриарха?” Но этот аргумент не принес облегчения. И вдруг мне стало так жалко самого себя, что сперва снова заплакал, а потом засмеялся. “И никого рядом", — мелькнула беспощадная мысль. "Татьяна,” — вспомнил я о той единственной, которая может заставить в этот тяжелый момент прийти в себя. Но она сейчас скорее всего на кухне, помогает женщинам.

Сердце сжалось, образ женщины, которая отдала всю жизнь Школе, на мгновенье ослепительно появился и рассыпался на тысячи кусков. Потом новая мысль: “Может, не Школе, а мне она отдала свою жизнь без остатка? А разве Школа — это не я?”

Мысли рвали онемевший мозг, праздничный двор медленно становился размытым и неясным, люди, сидевшие за столами, уплывали куда-то вверх. Кто-то потряс меня за плечо, я сидел на горячем полу, собравшись с силами, еле встал и снова уткнулся горячим лбом в ледяное оконное стекло.

— А сейчас, по старой восточной традиции, если кто-то хочет обратиться к нашему Учителю — милости просим, — Урумбай широким жестом указал на черный микрофон.

Из-за столов начали подниматься разные люди и поздравлять Патриарха. Выходили старики и что-то с почтением говорили на дунганском, для приличия с трудом смешивая его с русским. Выходили разные люди, они открывали свою душу перед великим мастером, кланялись ему и благодарили за сохраненную мудрость неба. Молодые, скованные страхом и идущей от Учителя силой, бубнили что-то непонятное. Никогда такого количества языков и наречий не приходилось мне слышать за один вечер.

Дверь заскрипела, и кто-то спотыкаясь в темноте, с вытянутыми вперед руками, начал пробираться к нам.

— Главный, иди сюда, — тревожно сказал Урумбай.

Всем стало понятно, что он волнуется не меньше, чем мы. Я сделал несколько шагов ему на встречу.

— Видишь, того, в тюбетейке? — он указал на маленького толстого человечка.

— Вижу, — кивнул я головой.

— Только он речь скажет, сразу твоя очередь, — объявил приговор Урумбай.