Книга Рецепт от безумия, страница 19 – Сергей Анатольевич Соболенко

И вдруг со страшным криком "Сын!" мать бросилась ко мне на шею.

Сколько же горя я тебе принес! — вырвалось из сердца. Мать целовала меня, заливаясь слезами.

Ну, пусти, — собрав силы, снова пророкотал Серафимыч, и я разжал руку. Святодух лихо отработал свой проигрыш, вызвав у нас восхищение, — занес обоих на руках в квартиру.

Вот до чего доводят отчаяние, разлука и горе, — задумчиво, для себя все объяснил Серафимыч. — Ай-яй-яй, горе с разлукой, — повторял он.

А когда мы с матерью оторвались друг от друга, то увидели его сидящим на полу. Добрый Святодух, растрогавшись, смотрел на нас, держа руки в тазике с холодной водой. Видно, я перестарался.

Ах ты. Боже мой! — всплеснула руками мама.

И вдруг я увидел, что она снова стала мамой, как будто и не было разлуки. В глазах засветились искры непостижимой энергии, всегда пугавшей меня с детства.

Только моя мама (я в этом глубоко уверен) могла одним вздохом, одним восклицанием изменить всем настроение в противоположную сторону. Она в самые неловкие моменты появлялась вовремя, и что бы ни было, ее восклицания разряжали любую обстановку.

Ах ты, Боже мой! Худенький ты мой, маленький… Кушать, быстрее кушать!

Серафимыч с готовностью ухнул и встал с пола.

Бедный мой, бедный, — причитала мама. — Все потом расскажешь, все потом… Ты же Бог знает на кого похож, — нараспев причитала она, на ходу щипая меня.

"Ни в чем не изменилась, — радостно думал я, — даже такой гигант, как Святодух, полностью не укротил кипучую энергию моей мамы".

Открылся холодильник — и через мгновение кухонный стол был похож на поле битвы, по которому кусками и в разных позах были распластаны младшие братья. У меня затряслись ноги. Я отвык от этого зрелища. Рядом, рухнув на табуретку, захрустел чьими-то костями Серафимыч. В то мгновение я окончательно понял: один мир сменился другим.

Много было совершено ошибок. Но то, что я сделал тогда, было единственно правильным. Тогда еще мое сердце было в общине.

"Что же делать? — думал я. — Как объяснять? Ведь это же безумие… Три года не есть ничего подобного, три года обретать здоровье и силу, очищать нервы, мышцы, научиться мгновенно сокращать и расслаблять их…»

От убийства отвыкаешь быстро. Какая разница, убиваешь ли ты, либо поощряешь его, поедая убитого?

Как же вовремя я остановился и не убил свою бедную маму этими объяснениями. Передо мной выпала удивительная дилемма: съесть уже убитого кем-то либо самому убить свою мать.

Я вспомнил общину. Что же будет, если я начну сейчас все объяснять? Даже самым ясным, самым убедительным языком женщине, которая считала, что потеряла сына; женщине, которая живет пониманием, что основная радость и здоровье — это еда; женщине, которая не убивает своего сына, — откуда ей это знать? — а кормит, отдавая самое лучшее. И нет больше для нее счастья, счастья матери, чем смотреть на чавкающее, сопящее за столом чадо.

Я содрогнулся. А ведь мог бы этого не понять. Мог сделать непоправимую глупость в первый же день. И я зачавкал, радостно и возбужденно, будучи глубоко уверенным, что все младшие братья меня за это простят.

Моя мама, глотая слезы радости, была абсолютно уверена, что доставляет мне величайшее удовольствие. Как же мы любили тогда друг друга! Она знала, что совершает доброе и правильное. И я знал, что совершаю подвиг. Это был редкий момент, когда мы вдвоем одновременно были счастливы. Может быть, даже единственный раз в жизни.