Онлайн книга «Самое бессмысленное убийство»
|
Спал ли он в ту ночь? Нет, не спал, а просто лежал на узкой казенной койке и смотрел в темноту. Что он в ту ночь думал и ощущал? Можно сказать, ничего. Нет, все же одна мысль не давала ему покоя. Он размышлял, что ему делать с найденными письмами и фотографией. Конечно, надежнее всего было их уничтожить, и немедленно, но отчего-то он не хотел этого делать. Ему казалось, что, если он уничтожит фотографию и письма, из его жизни тут же уйдет что-то значимое и важное, что-то такое, чего назад уже не воротишь. И он решил не уничтожать ни писем, ни фотографий, а надежно их спрятать. Он даже придумал, куда именно спрятать, вернее – кто до поры до времени станет их надежным хранителем. Таковым должен быть охранник Гена, которого старики намедни уличили в очень нехорошем, по их стариковским понятиям, деле – наушничестве. Уж дед Пыня с его криминальным опытом знал, что Гене сказать… Затем он вспомнил, что у него телефон Елизаветы, от которого нужно немедленно избавиться. Он встал с кровати, вышел в ночной, а потому пустой двор дома престарелых и зашвырнул телефон куда-то в темноту. Думал ли он в ту ночь об убитой им любимой женщине? И думал, и не думал. Ему казалось, что он ее и не убивал вовсе, что ее нет на свете давным-давно, потому что он ее убил много лет назад, а вся эта ночь ему лишь смутно примерещилась в нездоровых стариковских грезах, когда лежишь и сам не знаешь, спишь ты или не спишь, или даже – жив ты или уже нет. Внимание к своей персоне он почувствовал на следующий же день. Вроде бы ничего особенного и не случилось, но одновременно – вроде бы и случилось. С утра по дому престарелых разнеслась весть о найденной в саду мертвой Елизавете Петровне. Впрочем, никто по этому поводу особо не судачил, поскольку старики и смерть, как известно, ходят в обнимку. Сегодня умер кто-то другой, а завтра наступит твоя очередь. О чем же и рассуждать, коли это факт известный? Так – поговорили, и к обеду разговоры стихли. И уж тем более никто в смерти старухи не заподозрил самого старика. И все же беспокойство его не покидало, а, наоборот, усиливалось. Тем более что в доме престарелых вдруг возникли два то ли следователя, то ли опера и стали приглядываться, принюхиваться и расспрашивать. Оно, конечно, так и полагалось, а все же – как знать? Вдруг он что-нибудь упустил, не предусмотрел, где-то и в чем-то наследил, и сейчас эти то ли следователи, то ли оперативники возьмут да и обратят на него свое внимание? А дальше – понятно… В состоянии беспокойства он провел два дня и две ночи, а потом вдруг перестал бояться – будто отрезало. Им овладело тупое равнодушие к своей участи и ко всему на свете. Ему казалось, что он вовсе уже и не жив, а незаметно для себя умер. Он даже смутно начал догадываться, в какой именно миг он умер – в тот самый, когда убил свою Елизавету. И вот теперь он мертвый, и какой смысл бояться мертвому разоблачения и тюрьмы? Мертвому тюрьма не страшна… Ну, а затем случилось то, что случилось – его поймали, и вот сейчас он сидит и рассказывает о себе, мертвом. Старик закончил рассказывать и умолк. Какое-то время молчали и сыщики. А затем Гуров сказал: – Значит, говоришь, шкатулка, а в ней – ничего, и только на донышке клочок картона с цифрами? Старик молча кивнул. |