Книга Катафалк дальнего следования [Сборник], страница 189 – Николай Леонов, Алексей Макеев

– Да чего описывать-то? Парень как парень. Шел, шатался немного. Я потому и подумала, что он с Петром моим там квасил. Но домой пришла, смотрю – спит красавец мой! Ууу, злыдень! – показала она кулак муженьку, и тот начал икать еще интенсивней.

– Дмитрий Сергеевич, – позвал Крячко лейтенанта, – вот тебе ключи от машины. Сгоняй, принеси папочку с фотографиями. Павлина Адамовна, сейчас принесут фотографии, а вы посмотрите, нет ли на них этого парня, о котором вы нам только что рассказали.

– Отчего же не посмотреть! Посмотрю, – заерзала женщина, удобнее усаживаясь на диване.

– А можно мне теперь у вашего мужа кое-что спросить? – Крячко хитро посмотрел на вдруг заволновавшегося в своем уголке Петра Зайцева и, не дожидаясь разрешения супруги поговорить с ним, встал и, подойдя к мужичонке, спросил его, указывая на Ди Маджио: – Вы не помните, Петр Васильевич, вот этого человека? Он утверждает, что вы с ним разговаривали, и как раз в тот день и примерно в то же время, когда произошло убийство в вашем доме. Помните, он на лавочке сидел?

Мужичок вскочил на шаткие еще ножки и, просеменив ближе к итальянцу, стал всматриваться в его лицо, обдавая фотографа перегарным амбре. Ди Маджио поморщился и постарался отодвинуться от мужичка как можно дальше. Прошла минута, другая…

– Ты чего, меня не узнаешь, кореш? – выпалил Петр Васильевич Зайцев. – Мы же с тобой минут пять за жизнь базарили. Я тебе, можно сказать, всю свою горькую жизнь, как на ладони… А ты не узнаешь меня?

– Петр Васильевич! – едва не расхохотался Крячко. – Вообще-то это вы должны были его узнать. Он-то вас как раз и узнал – еще там, на лавочке.

– Уйди, позорище, с глаз моих, пока я в тебя не запустила чем-нибудь тяжелым, – простонала в отчаянии Павлина Адамовна.

Муж тотчас же ретировался на кухню и стал там чем-то интенсивно звенеть и грохотать. Под этот грохот и вошел в комнату Семашко, доставивший фотографии для опознания.

Запах хлорки, антисептика, лекарств и еще чего-то неуловимо печального встретил Гурова уже в фойе онкологического отделения михайловской больницы. Дежурная медсестра, которой он предъявил удостоверение и объяснил цель своего визита, строго ему сказала:

– Сейчас принесу вам халат и бахилы. Иначе нельзя, у нас тут все стерильно! Доктор увидит – выгонит, несмотря на чин и причину посещения. Садитесь на кушетку и ждите.

Лев Иванович присел и стал оглядываться. Больничный коридор ничем не отличался от других таких же больничных коридоров, в которых Льву Ивановичу когда-либо приходилось бывать. Но вот запах… Он не то чтобы смущал Гурова, а просто напоминал ему о бренности всего земного. Запах напоминал больше морг, в котором тела готовят в последний путь, а не больницу – заведение, где людей лечат и возвращают к жизни.

Подошла медсестра и протянула Гурову халат, бахилы и шапочку, похожую на ту, что надевала на голову Мария, когда шла в душ, но не хотела мочить волосы. Лев Иванович без лишних разговоров натянул на себя принесенные медсестрой вещи, и девушка провела его в палату к Караваевой. Женщина, худая, бледная и изможденная, встретила его, сидя на кровати.

– Садитесь, – указала она на стул рядом с кроватью. – Женя звонила мне и сказала, что вы приехали к нам из самой Москвы. – По лицу Марии Семеновны при слове «Москва» прошла волна какой-то горечи, но она тут же взяла себя в руки и тихим голосом спросила Гурова: – Вы хотели что-то узнать о детстве Тани или вас интересует ее взрослая жизнь?