Книга Мертвая улика [Сборник], страница 94 – Алексей Макеев, Николай Леонов

Подходя к зданию престарелого дома, Крячко достал мобильник и набрал номер телефона Гурова.

– Уже, – коротко сказал он и отключил трубку.

Они сидели друг напротив друга и молчали. Гуров, Крячко и Федор Ильич разглядывали старика Пыню; тот же, можно сказать, не обращал внимания на сидящих напротив него сыщиков. Он лишь прошелся по ним взглядом и стал смотреть куда-то в пространство. Глаза у него слезились, а губы шевелились, будто он постоянно произносил какое-то беззвучное слово или фразу.

У каждого из троих сыщиков была своя причина молчать. Гуров мысленно готовился к решающему разговору со стариком, Крячко отчего-то все никак не мог прийти в себя после того, как задержал пытавшегося скрыться деда, а Федор Ильич молчал, силясь понять одно обстоятельство, которое хотя и было ему понятно, но вместе с тем казалось непостижимым. Вот, думал он, напротив сидит старик, и этот старик – убийца. Он убил старуху – женщину, которую всю жизнь любил. И эти два слова – «любил» и «убил» – казались Федору Ильичу до предела неуместными рядом друг с другом, они настолько не сочетались одно с другим, настолько противоречили друг другу, что Федору Ильичу от этого было страшно и как-то по-особенному тоскливо. В его голове вертелась одна и та же назойливая фраза: «Нелепое убийство… Нелепое убийство…»

Первым заговорил Гуров. Вернее, даже не заговорил, а выложил перед стариком пачку писем, тех самых, которые хранила всю свою жизнь старуха Елизавета Петровна Калинина. Старик перестал смотреть в пространство, глянул на письма, протянул к ним руку, как бы желая до них дотронуться, но так и не дотронулся.

– Догадались? – безучастно спросил он и даже усмехнулся – тускло и безжизненно.

– Догадались, – сказал Гуров.

Старик ничего не ответил, лишь покивал и опять стал смотреть в пространство.

– Зачем же ты бежал? – страдальчески сморщившись, спросил Крячко. – Ты ведь понимал, что не убежишь.

В ответ старик передернул плечами и опять усмехнулся.

– Ну, так все бегут, когда пяткам жарко, – бесстрастно произнес он. – Так полагается… Сам небось знаешь.

– Что ж не убежал раньше? – спросил Крячко.

– Думал, что не догадаетесь, – сказал старик и еще раз передернул плечами.

– Будешь рассказывать сам или нам задавать тебе вопросы? – спросил Гуров.

– Сам – не буду, – ответил старик. – Потому что не знаю о чем. Задавайте вопросы.

– Зачем же ты ее убил? – поинтересовался Гуров.

Старик ответил не сразу. Он помолчал, пожевал губами, затем дотронулся до писем, все так же лежавших перед ним, взял их и подержал на весу, будто определяя их тяжесть, опять пожевал губами.

– Ты задаешь вопрос, на который знаешь ответ, – произнес наконец старик, взглянув на Гурова. – Для чего?

– А ты-то сам знаешь на него ответ? – Гуров в упор взглянул на старика.

– Уже знаю, – медленно ответил дед Пыня.

– И давно? – спросил Лев Иванович.

– И давно, и недавно, – туманно ответил старик.

– Это как же так? – удивленно спросил Федор Ильич.

– Да вот так… Я ведь ее убил-то уже давно. Много лет назад. И убивал ее много раз. Как подумаю о ней, так и убью… Тот случай, который в саду… не был убийством. Его нельзя называть убийством, потому что она уже была убита. Давно. Много раз. А мертвого нельзя убить еще раз.

– То есть ты жил и мечтал ее убить, – задумчиво произнес Крячко. – Сколько жил, столько и мечтал. До самой глубокой старости.