Книга Охота на мага, страница 150 – Николай Леонов, Алексей Макеев

Мария не выдержала:

– Неужели вам абсолютно все равно?

Упырь, промакивая трудовой пот чистым полотенцем, удивленно ответил:

– Конечно, нет! Но ведь вам виднее. Это же вы видите, как надо.

– Целиком то есть. Всю картину, – пояснил Яша, с отвращением отхлебывая минералку.

«Ничем не объяснимое смирение. Допустим, Сид держал их в ежовых рукавицах все эти годы, подавлял – так сам бог велел расправить крылья, показать, кто на что способен!» Они не стремились к самовыражению, они играли свои партии и ничего иного не хотели – достойно уважения. Но непонятно.

Несуразицы, ляпы, пускаемые «петухи» и фрагментарные нестроения – все было. Но картина постепенно выстраивалась, и интересная картина, причем именно за счет того, что в основе своей создавали ее люди, не имеющие ни малейшего понятия о том, как это делается «правильно».

По-хорошему удивлял Ситдиков-младший. Осунувшийся, побледневший, он зубами вгрызался в образ до такой степени, что начинал иной раз и пугать. Гримеры в этой тени театра тоже эволюционировали с подозрительной скоростью: каким-то образом им удавалось его теперь так отштукатурить, что и намека на подделку не было. На сцену выходил не ряженый подмазанный пацан, но Клавдий, поживший, прожженный, повидавший, причем такого рода Клавдий, в которого королева Гертруда вполне могла по уши влюбиться.

Правда, все перевоплощение заканчивалось, когда доходило до объятий – тогда изящная Мария ощущала себя мешком с картошкой, который ощупывает особо недоверчивый оптовик.

– Алексей! – возмутилась она как-то. – Просто обнимайте, у меня от вашего жамканья ребра болят!

Ей пришлось не раз пожалеть об этом: совершенно спекшись, он пытался исправиться и постоянно отдавливал ноги. Пришлось навсегда распроститься с каблуками.

Алексей изображать любовь не мог, весь такой красивый и раскованный, он стеснялся, и это было видно.

Восхищала Лялечка. Поскольку до появления Марии Юляша была единственным профи в театре, то после кончины Сида, как будто это само собой подразумевалось, она в этом шекспировском ералаше стала за режиссера.

Мария втихомолку удивлялась. Во время учебы они как-то не особо пересекались, разве что на учебных спектаклях, и то Юлию чаще задействовали в музыкальных постановках. Считалось, что в актерском плане она особо не блистала, возможно, в связи с огромным подражательным даром, который она и не думала в себе душить. Сама по себе обладающая нейтральной, невнятной внешностью, она с поразительной точностью преображалась в того, с кем говорила, – точь-в-точь как марсианин Рэя Брэдбери. И голос преображался тоже. Многие, в том числе преподаватели, искренне недоумевали: чего она не пошла в ту же Гнесинку? Не просто голос у нее был, это был прекрасный инструмент, сильный и разнообразный, уже давно и на совесть поставленный, и потрясающая способность к подражанию.

Тогда, когда Мария уже заявляла о себе как о приме, Юлия ходила в клоунессах, пародистках, вечных организаторах и всесоюзных старостах. Ибо подобных небесталанных актрисок много, но, кроме нее, никто не умел так все улаживать, утрясать, сглаживать и решать.

Все эти ее качества для нынешней работы оказались как нельзя к месту. Юлия режиссерствовала добросовестно, внимательно, скрупулезно, позволяя индивидуальности актера говорить самой за себя, при этом как-то умудрялась вписывать все эти уникальности в общую канву.