Книга Исчезнувший, страница 98 – Алексей Макеев, Николай Леонов

И все же Гурову нетрудно было представить, что чувствует Рубан. Он подставил такое количество влиятельных людей, что о возвращении уважения и авторитета, даже в случае положительного исхода дела, и речи быть не могло. А как подставился сам! Труп на арене, свидетельские показания полковника полиции – одного этого будет достаточно, чтобы долгие годы видеть небо через решетку. Его люди наверняка не станут молчать. Кому охота прикрывать хозяина, который их ни во что не ставил, а порой и гнобил в свое удовольствие? Нет, Рубан прекрасно понимал, что это конец. Конец его власти, конец всем его планам. Конец всей его жизни.

К Гурову приблизился Крячко. Он вонзил в Рубана уничтожающий взгляд и не отводил до тех пор, пока бойцы ОМОНа не защелкнули на запястьях хозяина клуба наручники и не увели его из ангара.

– Я должен был спросить, – едва слышно произнес Стас. – Должен был, но не смог.

– Не стоит, – остановил его Лев, догадавшись, что он говорит о своем друге, Николае Ольшевском.

– Нет, я должен был, – с ожесточением в голосе повторил Крячко.

– Он все равно не скажет правду. Мы все узнаем, Стас. Совсем скоро узнаем.

– Думаешь, его люди расколются?

– Обязательно. Я лично допрошу каждого и выясню, что стало с Ольшевским. Даю слово!

Крячко бросил на ринг последний взгляд, махнул рукой и, не оглядываясь, пошел прочь.

Тихое кладбище на взгорке возле поселка Панино освещали первые лучи солнца. Возле свежевырытой могилы стояли двое. Ветер развевал волосы, залезал за воротник, но они не двигались. Над насыпанным холмом возвышался крест. Добротное дерево покрыто лаком. Ниже табличка. Скромная и неприметная. Фамилия, дата смерти, номер участка. Вот и все, что остается от человека, когда его жизненный путь подходит к концу.

К кресту прислонились два венка. На лентах шаблонные фразы: «Дорогому другу от друзей», «Дорогому коллеге от коллектива». И нет здесь венка от семьи, потому что и семьи у человека не было. Может, не успел, а может, не пожелал, кто теперь разберет? Уже и не спросишь. Жизнь прошла. Какой она была для него? Радостной и спокойной или тревожной и тоскливой?

– Весной надо оградку поставить. Нехорошо, когда без оградки.

– Поставим, Стас. Непременно поставим.

– И фото на овале, чтобы не хуже, чем у других.

– И фото сделаем, обязательно сделаем.

– Прекрати это, Гуров!

– Что прекратить?

– Утешать меня, как барышню. Колька Ольшевский умер. Его убил подонок по имени Артур Рубан. Затравил собаками. И мне плевать, что этот идиот оказался настолько глуп, что добровольно полез в пасть бойцовских псов. Он совершил идиотский поступок и поплатился за это жизнью. Вывод: мой друг кретин. Но это мой друг, и это мой кретин. Так что прекрати утешать меня, прекрати оберегать меня, будто я хрустальный сосуд. Лучше сделай так, чтобы Рубан получил по полной. Чтобы до конца дней своих гнил в тюрьме. Чтобы каждая царапина, каждый укус, которые получил Колька в том бою, отозвались ему десятикратной болью.

– Стас, не нужно себя казнить, ты ни в чем не виноват.

Лев украдкой взглянул на друга. Выглядел тот неважно. После того как один из охраны рассказал про кладбище, на котором закапывали тела бойцов, не переживших бой, Крячко замкнулся. Он не кричал, не матерился. Он вообще почти не разговаривал. Только так, как сейчас. Про оградку, про могилку, про фотокарточку в траурной рамке.